Такая перспектива меня, мягко говоря, не очень устраивала. Дело в том, что из всех разнообразных чувств, испытываемых мною к школе, когда я в ней учился, всегда абсолютно доминировало лишь одно. Я ненавидел школу, ненавидел каждой клеточкой организма, каждый миг и час, все десять лет обучения. Собственно, никакого другого отношения и не могла вызвать казарменная школьная сущность у ребенка, никогда не ходившего в детский садик, выросшего у бабушки с дедушкой на природе и при полной свободе и, вдруг, в семилетнем возрасте, насильно впихнутого в переполненный класс городской школы с жесткими рамками уроков, дисциплиной и другой маятой.

Итак, получив от вышестоящего начальства благословение и официальное разрешение, уже следующим утром я направлялся к школе, где мне в обозримом будущем необходимо было "сеять разумное, доброе и вечное". Как конкретно это делать, я не слишком хорошо представлял, хотя и имел опыт в виде двух месяцев педагогической практики в городской школе на пятом курсе. Здесь же все казалось другим и незнакомым.

Видимо, шла перемена. Было тепло, не ниже двадцати градусов мороза, и толпа разновозрастных школяров без верхней одежды носилась по двору, кидая друг в друга снежками. Пацаны постарше солидно стояли за углом, покуривая и смачно сплевывая на снег. У всех мое появление вызвало откровенный интерес, особенно у группы стоявших на крыльце рослых девиц, сразу прекративших обсуждать что-то свое и дружно, с видимым любопытством, уставившихся на меня. Видимо, кто-то уже успел сообщить им о предстоящем появлении нового учителя.

Школьное здание имело форму буквы "П". Обойдя поздоровавшихся девчонок и ответив им тем же, я зашел в поперечный корпус, с раздевалкой, от концов которого тянулось два более длинных коридора с классами. Левый коридор завершался кабинетом директора и учительской. При повороте за угол откуда-то спереди донесся пронзительный звук, напоминающий работу дисковой пилы. Пройдя полкоридора, я, наконец, сориентировался, что это было. Кто-то тонко и пронзительно визжал за дверью, где была учительская.

Недоумевая и немного постояв в коридоре, я, все-таки, осторожно приоткрыл дверь и заглянул в кабинет. За длинным столом, опустив головы, сидели несколько учителей, вокруг стола носился "Ниндзя" в состоянии крайней ярости и с уже упомянутым звуковым сопровождением. Я тихонько прикрыл дверь, но она тут же распахнулась.

– Аа! Новый учитель!! Вот!! Заходите-заходите! Послушайте - что у нас творится!!
– директор продолжал кричать, но уже более членораздельно.
– Мы же прославились на всю область!! Нас же в пример приводят во всех школах!! Дожили! Только про нас и говорят! Садитесь же!!

Усевшись с краю на свободный стул, рядом с остальными учителями, я был в образных выражениях просвещен о сложившейся нестандартной ситуации, которая бросает тень, нет, обливает грязью светлый образ храма знаний, коим является учреждение, в котором мы все работаем. В конце концов, из его речи стало понятно, что неполная средняя школа, номер такой-то со станции Перевальная Восточно-Сибирской железной дороги опять отличилась - на днях два ученика первого класса и один ученик второго пронесли на занятия бутылку водки, выпив которую, устроили пьяный дебош и сорвали занятия во всем блоке младших классов...

...

Поселок возник недавно, через пару лет после окончания войны. На Ангаре решено было возвести несколько гидроэлектростанций, чтобы обеспечить дешевым электричеством новые, планируемые к постройке, заводы. Первенец из каскада Ангарских ГЭС начал строиться в Иркутске. После заполнения водохранилища под воду уходил большой участок железной дороги на Транссибирской магистрали. После всестороннего обсуждения складывающейся ситуации решили проложить новую ветку из Иркутска до Слюдянки, напрямую через Прибайкальский хребет.

Первыми отсыпку полотна начали пленные японцы, чьи кладбища так и остались вдоль всего почти стокилометрового отрезка новой дороги. Когда уцелевших от голода, болезней и каторжного труда японцев отпустили домой, продолжать строительство пришлось бывшим зекам, из тех контингентов, кому после освобождения из лагерей был запрещен как выезд за пределы области, так и проживание в городах. Поэтому в станционном поселке, возникшем недалеко от перевала и от этого получившем такое название, оказалось большое количество татар, немцев, поляков, прибалтов, но особенно много было выходцев с Западной Украины. Впрочем, на национальности никто внимания особого не обращал, все вполне мирно уживались, как, собственно, почти всегда и почти везде в Сибири. Многие между собой переженились, образуя иногда довольно причудливые семейные сочетания. Прибалты и немцы при первой же возможности уехали домой, большинство остальных так здесь и осели.

Железнодорожная станция еще лет двадцать назад процветала. На краю поселка на полную мощность работал большой леспромхоз, старательно переводя в категорию вырубок все мало-мальски пригодные окрестные леса и загружая в вагоны, с помощью портальных кранов, лес-кругляк. Имелся в поселке и лесхоз, давая работу трем десяткам лесников, егерей и трактористов. Кроме другого разного персонала, на железной дороге трудились две больших бригады путейцев, занятых тяжелыми, но неплохо оплачиваемыми работами с заменой рельсов, шпал, отсыпкой полотна и прочими нужными вещами. В поселке жило больше тысячи человек, был клуб, где вечерами крутили кино, а по субботам устраивали танцы. Имелись неплохая школа-восьмилетка, больничка на пять коек с врачом, фельдшером, медсестрой и санитаркой. А также два детских садика и два магазина, одни лесхозовские, другие - от железной дороги. За порядком следил свой поселковый участковый.