На пару они словно исполнили оперу в народных напевах - так складно начинал большак извиняться за скудный стол , на что следовал вежественный напев о том, что палаты его добры житом да златом, да добрыми нравами, да дедовыми справами; Фрол Фаддеич, лишь откашлявшись, заводил ответную арию с прославлением гостей без худых новостей - старушка же бойко сыпала похвалу хозяйке у печи, молодицам в светлице... И пошло, и поехало, расплетаясь и расцвечиваясь, играя словами как самоцветами, поворачивая слова к свету, так что даже самые затертые из них начинали блистать заново.

Признаюсь, своеводица меня заинтриговала, я едва дождался урочного часа, чтобы вытащить из-за стола Лаврентий и порасспросить его подробнее. Увы, Лаврентий знал бабу Анастасию с младенчества, она пользовала его от родимчика, да и потом продолжала вышептывать негоды от моего друга - видимо, удачно, раз Лаврентий являл себя великолепный типаж дюжего светлоликого парня. Но кто она среди тартариан на самом деле и кем она приходится Скобарям по родству - толком не знал. Своеводица была просто своей - всем и никем одновременно. Причем всем тартарианам. А Фрол Фаддеичу она стала быть как бы не прабабкой.

Я перенес расспросы на пару молодых, явившихся с Анастасией Глебовной. Они тоже оставили душную избу, заполненную домочадцами, в которой подобно кенарам продолжали выводить свои рулады большак и своеводица. Увы, и они мало что смогли мне сообщить, хотя жили в одном доме, а Артема Анастасия Глебовна растила с младенчества, когда тот остался сиротой. О роде занятий своей опекунши он ничего не знал, почитал за знахарство и ворожбу, к чему, как всякий прогрессивный человек относился отрицательно.

Если моему милостивому читателю попадался типаж "прогрессивного" приказчика, то в описании Артема нужды нет. Прогрессивность Артема выражалась в пенсне, причем глядеть ему приходилось поверх стекол, в костюме и галстуке, превратившимся в орудие пытки в летнем зное, и в папиросках, которыми он одарил своих деревенских родичей из позолоченного портсигара. Артем пустился в описание своей культурной жизни в Омске, исключительно из осознания цивилизаторской миссии просвещения отсталых братьев своих меньших.

Я попробовал переключиться на его женушку, неосторожно назвав Ганночкой. Милая хохлушка всплеснула руками и засыпала меня певучей мовью, от которой я успел отвыкнуть в суровой Московии и нелюдимой Сибири. Молодая до жути боялась своеводицу, хотя именно Анастасия Глебовна присмотрела девицу без приданного из нищей переселенческой семьи и сосватала своему воспитаннику. В обретенном муже Ганна-Анна души не чаяла, млела от восторга, когда тот распускал пышный хвост, о благодетельнице отзывалась с почтением и искренней благодарностью, но при звуке ее голоса впадала в оцепенение как пестрая пичуга от холодного взора змеи. В старухе олицетворялось все то, что отторгала простая и нежная душа малороссийской южанки в здешнем краю - мертвящий холод зимы, угрюмые суровые лица, холодность в обращении.

Двое других спутников своеводицы могли бы поведать куда больше, если бы были бы расположены к разговору.

Я поначалу счел их братом и сестрой, но меня поправили- да, Степан и Ефимия оказались семейной парой, а что их черты были отмечены фамильным родством, так то встречалось среди некой отрасли тартар, которые блюли чистоту крови и женились на родичах, насколько позволяли законы. Их можно было бы счесть красивыми, лица и члены поражали правильностью и соразмерностью, но отсутствие мимики производило гнетущее впечатление. Они словно постоянно носили маски из собственной кожи, не подпуская к себе окружающих. Слыли они ведоживами, то бишь лекарями, но люди их интересовали мало, семейная пара слыла на всю Сибирь лучшими коновалами и знахарями-ветеринарами.

Степан и Ефимия потратили на наше сборище всего один совместный презрительный взгляд и совершили обход по службам коша. За ними увязались скотники, ловившие каждое слово знатоков, смиренно принимая даже мудрость, выраженную в жестах. За полчаса все кудахчущие, мычащие и хрюкающие обитатели коша оказались осмотрены и получили высочайший вердикт, не подлежащий сомнению: кто чем болен и каков способ к излечению.

Я бы тоже был не прочь пожаловаться на прострел, но для чистокровных тартариан я, увы, заметно уступал в иерархическом положении поросенку из тартарианского коша. Пришлось лечиться в Тарской земской больнице...

Вот эта компания еще по незатухшей Венере-Мерцане отправилась в путь на погост с эскортом из пары телег и всех мужчин из Скобарей. Утро выдалось душным, продолжением безветренной тяжелой ночи, в неподвижном воздухе сплошной завесой висела мошка и комарье. Движение давало хоть какую-то иллюзию освобождения от докучливых насекомых. Чуть вытянувшись обозом за ворота коша, мы остановились и по примеру своеводицы омылись в утренней росе: собрали горстями влагу с высокого разнотравья. Правда, росы оказалось совсем немного, и полноценного моциона не получилось.