Все ведь так невинно задумывалось, все должно было стать игрой! Милой шалостью, не более. Да, кому-то было бы больно. Кто-то мог оказаться наказанным, кто-то мог просто остаться с носом. Но и только! Никаких пострадавших! Никакой милиции!

А потом все пошло как-то не так.

Убили Машу. Но там, как ей объяснили, нашли убийцу. Кажется, он промышлял квартирными кражами, вдруг пленился Машкиной красотой и… убил ее.

Только теперь поняла, насколько глупо и неправильно это звучит.

Зачем квартирному вору убивать Машку, если он в нее влюбился?! И… и вообще убить ее мог кто-то другой. Кто?!

Ответ вдруг всплыл с такой ясностью, так отчетливо сделался единственно верным, что Наташа истерично всхлипнула:

– Не может быть! Этого не может быть!

И тут же в голове застучало: может, может, еще как может. И ты не могла не догадываться. Не такая уж ты и дура, какой тебя многие видят. И теперь, когда в доме Сетина милиция, ясно и понятно, что там что-то случилось. Что-то страшное и непоправимое. А там ведь… Там ведь Александра поселилась. Господи, нет! Только не это! Не хватало ей еще один грех на душу взять! Не простится это ей ни за что, никакими добрыми делами не спишется!

Она медленно выползла из-за стола. Вымыла миску, долго полоскала ладонь под струей горячей воды. Бесконечно долго терла стол. И все косилась на окно, на ту самую лоджию, где почти ежедневно разыгрывались межличностные драмы.

Сейчас там никого не было, это не очень сильно, но успокаивало. Хоть там-то, бог даст, все наладится. Подрались. Помирятся. А вот у нее теперь…

У нее теперь, кажется, все рухнет. Все ее благополучие, весь милый обжитой уют, стойкая репутация в обществе светской львицы и красавицы, все может молниеносно быть раздавлено, скомкано, уничтожено кованым милицейским сапогом. Господи, какой ужас!

Наташа не знала точно, во что обуваются теперь милиционеры. Она, тьфу-тьфу, с ними тесно не общалась. Запомнила из какого-то старого сериала, что на них были сапоги с опасно цокающими каблуками. И ей казалось, что именно такими вот сапожищами пройдутся по ее судьбе эти ужасные люди. Они ни за что не станут ее слушать, и уж точно не поверят ей.

Да расскажи ей кто, и она бы не поверила во весь этот бред.

Так вот и они не поверят ей и наверняка арестуют. А тюремной камеры – она тоже видела в сериале каком-то – Наташа боялась пуще смерти самой.

Что же делать?! Кому звонить?! У кого просить помощи?!

Вспомнился тут же неулыбчивый мужик, представившийся ей частным детективом с какой-то рыбьей фамилией. Он, кажется, ей даже свою визитку оставлял. И просил позвонить, если она что-то вспомнит или ей станет что-то известно. Очень просил.

Но нет! Ему она звонить не станет.

Во-первых, он ей не понравился. Хотя одет был хорошо и дорого, но явно чувствовал себя в этой одежде неуютно. Не успел обносить, сообразила она тогда. Стало быть, носил всю жизнь что-то другое. А раз с одеждой не сжился, значит, и манеры его все сплошь наносные и приобретенные. Значит, и верить ему нельзя, и доверять также.

А во-вторых, он совсем не пленился ее красотой. Сколько она ни жеманилась, сколько ни стреляла в его сторону глазами и ноги ни демонстрировала, он оставался сухим и чопорным.

Стало быть, не понравилась она ему, раз он не поплыл. И что, после всего этого будет он ей помогать? Нет, конечно. Позвонит в милицию и сдаст им ее тепленькой.

Звонить было некому, помогать ей никто не станет. Но зато она может помочь себе сама. Она так часто этим занималась прежде, почему теперь не поступить так же?

Наташа засуетилась. Снова метнулась в кладовку, достала два чемодана. Потом подумала и один вернула на место. Ей не нужно много вещей. Она уедет ненадолго. Но далеко! Сейчас она позвонит своей давней знакомой в туристическое агентство, выхватит какой-нибудь горящий тур и умчится отдыхать.

Пусть тут расхлебывают последствия идиотского спектакля, как им вздумается! Ей все равно, как и кто станет оправдываться. Все равно! У нее была крохотная эпизодическая роль всего лишь. Она не была примадонной на этой сцене, и отвечать за то, кем она не была, не являлась и не будет никогда, Наташа не обязана.

– Пошли все к черту! – пропела она, забив чемодан до отказа легкими летними вещами. – Я еду отдыхать!

– Вам надо поесть!

Обнаглевшая до предела секретарша, не забыв покраснеть до кончиков ушей, сдвинула в сторону со стола все его бумаги, поставила поднос с какими-то накрытыми белоснежной салфеткой плошками и снова настырно повторила:

– Вам надо поесть немедленно!

– Почему?!

Сомов поднял на нее самый тяжелый из всех самых его тяжелых взглядов. Он полагал, что она поймет всю красноречивость его взгляда. И ему даже не придется спрашивать: «Почему ты себе позволяешь такое, а?!»