Режиссура интересовала Захаву с раннего возраста. Его режиссерские работы отличались тщательностью отделки и достоверностью деталей. Моя первая роль со словами, как я уже говорил, была роль немецкого полковника в «Молодой гвардии» А. Фадеева в постановке Бориса Евгеньевича. Стремясь к безупречной правдивости, Захава пригласил педагога, немца-репатрианта, который проходил со мной роль по-немецки, поскольку она наполовину состояла из немецких слов и выражений. Эта моя работа была отмечена в театре как удача. Захава разглядел во мне характерного актера и сразу занял в трилогии К. Федина, предложив мне сыграть Дорогомилова.

Я уже упоминал ранее, что в спектакле Захавы «Великий государь» В. Соловьева играл несколько ролей от массовки до Бориса Годунова. Борис Евгеньевич внимательно следил за моим ростом.

В его спектакле «Опасное дежурство» Ежи Лютовского я играл старого профессора. Вообще Захава любил назначать меня на возрастные роли, придирчиво выстраивал их и чувствовал, что, репетируя со мной, он сам укрепляет свою актерскую технику. Правда, особых достижений в актерском искусстве у Захавы я не видел. Помню его в роли Буденного, в роли князя Шуйского, где он скорее показывал, как надо играть. Он повторял свой рисунок роли, который предложил Плотникову, основному исполнителю.

А ведь во времена своей молодости Борис Евгеньевич два сезона прослужил актером у Всеволода Эмильевича Мейерхольда. И очень любил рассказывать об этом. Часто вспоминал эпизод из репетиции «Леса» А. Н. Островского, когда Мастер похвалил его. В этой сцене Аркашка и Несчастливцев пытаются выудить у купца Восьмибратова незаконно присвоенные им деньги помещицы Гурмыжской. Поначалу Мейерхольд предлагал Захаве роль Милонова, но Борис Евгеньевич настаивал на купце Восьмибратове.

Восьмибратова репетировал другой актер. А Захава сидел на репетиции в новой шубе — в театре было жутко холодно — и наблюдал. Исполнителю Восьмибратова роль никак не давалась. И тогда Мейерхольд пригласил на сцену Захаву. В качестве реквизита актеру, игравшему Восьмибратова, полагалось с десяток, а то и больше, пачек кредиток, которые он по ходу сцены должен был бросать под ноги Аркашке и Несчастливцеву. Захава отказался от такого количества реквизита и взял четыре или пять пачек, интуитивно надеясь на помощь импровизации. Вышел на сцену, стал играть. И в тот момент, когда пришла пора показывать, что купец Восьмибратов не вор, не грабитель, а наоборот, щедрый, широкой души человек, Захава достает одну пачку кредиток, другую — бросает! Потом — еще! И на этом деньги кончаются. Что делать? Тогда Захава снимает с себя новую шубу и широким жестом бросает ее к ногам «вымогателей»! «На, бери! Вот я какой человек!» Потом снимает с себя рубашку, затем сапоги — «На, бери!» И все это делается в импровизационном порыве, страстно, увлеченно. «Молодец, Захава!» — слышит он голос Мастера. И после удачно срепетированного эпизода довольный Мейерхольд резюмировал: «Не то удивительно, что Захава хорошо сыграл, а то удивительно, что шубы своей не пожалел!» Об этом Борис Евгеньевич любил рассказывать.

И все-таки актерство не было стихией Захавы. С большим основанием его можно было назвать режиссером. Это он поставил «Егора Булычева» М. Горького, ставшего легендой театра. Во многих своих постановках Захава не боялся рисковать и предлагал ответственные роли молодым, малоопытным актерам, чем способствовал их продвижению. И в этом, пожалуй, сказывалось проявление его основного дара — педагогического.

В училище Захава был авторитет непререкаемый. Пожалуй, только одна Вера Константиновна Львова набиралась духу ему возражать. Они были равными по возрасту и по времени пребывания в театре. В спорах Захава краснел, складывал руки крест-накрест на груди и отстаивал свою точку зрения. Споры возникали по поводу того или иного явления применительно к системе актерского воспитания. Захава: «А вот Евгений Багратионович говорил, что…» Львова возражала: «Может быть, тебе и говорил, а я видела…», и т. д. Магия возможного общения с Вахтанговым заставляла всех почтительно притихать и слушать, кому и что Вахтангов говорил. Но, как правило, Захава побеждал силой своего понимания и большого багажа знаний. И готовая всякий раз сразиться, Вера Константиновна медленно отступала.

Родился Борис Евгеньевич в Павлограде, в семье армейского офицера, и по достижении определенного возраста поступил в кадетский корпус. В Павлограде был любительский театр, где играли, в основном, жены офицеров, но иногда баловались театральным искусством и их мужья. И получилось, что мальчик Боря с одной стороны воспитывался в духе воинской дисциплины, с другой — приобщался к культуре театра. После революции он учился в каком-то реальном училище, но, выбирая свой жизненный путь, отдал предпочтение театру. И несмотря на выбор весьма вольной гражданской профессии, кадетское начало присутствовало в Борисе Евгеньевиче всю жизнь и сказывалось во всем — и в его совершенно прямой спине, и в умении организовать свое время.

Он и отдыхал как-то по-особому, я бы сказал, по-академически. Отпуск свой проводил чрезвычайно размеренно. Никаких футболов, волейболов, теннисов — ничего этого он не понимал. Купался, гулял, работал — что-то писал. Физкультурой Захава занимался. Одно время он повредил себе связки на ноге и чуть прихрамывал, но усиленно разрабатывал ногу. Он говорил, что отдыхает, когда меняет вид деятельности: «В театре я ставлю, в училище я руковожу, а на отдыхе я пишу».

А писал он по своей профессии, готовил учебники для студентов театральных заведений. Ведь Евгений Багратионович ушел из жизни довольно молодым и не оставил теоретического обоснования своего учения. И именно Борис Евгеньевич Захава сформулировал, систематизировал, выразил на бумаге творческие устремления Учителя и таким образом заложил теоретическую базу вахтанговской школы.

В семейной жизни Бориса Евгеньевича тоже присутствовала некая размеренность. Он был женат на замечательной характерной актрисе нашего театра Марии Федоровне Некрасовой, сыгравшей немало хороших ролей. Имел двух дочерей.

И потому решительный поступок Захавы, который он совершил в середине своих лет, женившись на аспирантке ГИТИСа Наталье Ивановне Горбуновой, прозвучал для всех странной неожиданностью. Не смею оценивать всех последствий этого шага, но, с точки зрения оживления семейной жизни, он дал значительные результаты: во-первых, — дочку Татьяну Борисовну, сейчас уже бабушку, и, во-вторых, — некоторые перемены в домашней обстановке. Наталья Ивановна, как человек живой и общительный, пыталась всячески поддержать Бориса Евгеньевича после увольнения его из театра, организовала в доме Захавы светскую жизнь, и он стал своеобразным клубом для друзей и знакомых. В этот круг друзей входили не по рангу и не по сану, а по дружескому участию и душевной предрасположенности. Борис Евгеньевич расширил круг знакомств, стал работать активнее и разнообразнее. Он уже не ограничивался училищем и театром Вахтангова, ставил спектакли и на других площадках.

Деятельное присутствие Натальи Ивановны в училище существенно осложнило обстановку в педагогической среде. Ее влияние на Захаву было абсолютным, и это обстоятельство сыграло свою роль во внутренних театральных переменах. Среди молодых педагогов, да и не только молодых, началось движение против порядков в театре Вахтангова. Идеологической основой этого движения стали неверное построение и идейная направленность репертуара. Борис Евгеньевич был центром этих недовольств и чувствовал себя Маттиасом Клаузеном из пьесы Г. Гаумптмана «Перед заходом солнца» — покровителем и защитником правого дела. Разговоры и пересуды сколотили особо активную группу, которая готова была использовать любой подвернувшийся под руку повод для публичного противостояния. И такой повод нашелся…