Шутка вырвалась у него словно помимо воли, тон оставался серьезным и даже строгим. Голосом, в котором чувствовалось глубокое внутреннее волнение, Люпен произнес:

— Знаешь, Ботреле, ни одна из радостей моей безумной жизни не сравнится со счастьем читать в ее взгляде одобрение, нежность… Я тогда чувствую себя таким слабым… что даже плакать хочется…

Прослезился ли он? Ботреле казалось, что глаза великого искателя приключений наполнились слезами. О чудо, слезы в голосе Люпена, слезы любви!

Они подошли к калитке, ведущей на ферму. На мгновение Люпен замер на месте, прошептав:

— Отчего этот страх? Будто что-то давит… Разве с Полой иглой не покончено? А может быть, мое решение неугодно судьбе?

Раймонда обернулась к ним в испуге:

— Вот бежит Сезарина…

Действительно, в их сторону от фермы спешила жена таможенника. Люпен бросился ей навстречу:

— Что такое? В чем дело? Говорите же!

Запыхавшись, та пролепетала:

— Там человек… в гостиной…

— Англичанин, которого вы видели утром?

— Да, но теперь он одет по-другому.

— Он вас заметил?

— Нет. Но он разговаривал с вашей матерью. Мадам Вальмера застала его там.

— Что он сказал?

— Что ищет Луи Вальмера, что он ваш друг.

— А она?

— Мадам ответила, что сын уехал путешествовать… надолго… на несколько лет…

— Так он ушел?

— Нет. Стал махать кому-то из окна, что выходит на равнину… как будто звал кого-то.

Люпен колебался. Раздался пронзительный крик.

— Твоя мать… Это ее голос, — простонала Раймонда.

Он кинулся к ней, увлекая ее в порыве внезапно нахлынувшей любви:

— Скорее… бежать… главное, спасти тебя…

Но вдруг остановился в растерянности, объятый страданием:

— Нет, не могу… это ужасно… Прости, Раймонда… бедная женщина… там… одна… Побудь здесь… Ботреле, останься с ней.

И бросился вдоль каменной изгороди, огибавшей ферму, к заборчику, отделявшему постройки от равнины. Раймонда же, вырвавшись от Ботреле, побежала за ним и вскоре оказалась тоже у забора. А сам Ботреле, укрывшись за деревьями, стал наблюдать. Вот на пустынной аллее, что вела от фермы к забору, показались трое мужчин. Первый, самый высокий, шагал впереди, а двое других тащили под руки вырывавшуюся женщину, испускавшую пронзительные крики.

Наступали сумерки, однако Ботреле узнал все же в высоком мужчине Херлока Шолмса. Женщина была немолода. Под растрепанными седыми волосами виднелось бледное лицо. Все четверо приближались к забору. Вот Шолмс открыл калитку. И в тот же миг перед ним возник Люпен.

Появление его было настолько неожиданным, что никто не проронил ни слова. В некоем торжественном молчании двое врагов мерили друг друга взглядом. Лица обоих пылали ненавистью. Никто не двигался с места.

С ужасающим спокойствием Люпен произнес:

— Прикажи своим людям отпустить эту женщину.

— Нет!

Можно было подумать, что ни тот, ни другой не решаются завязать смертельное сражение, оба как бы собирались с силами для последнего боя. Прочь ненужные слова, вызывающие насмешки. Лишь тишина, мертвая тишина.

Обезумев от волнения, Раймонда с нетерпением ожидала конца поединка. Ботреле теперь держал ее за руки, заставляя стоять на месте. Минуту спустя Люпен повторил:

— Прикажи своим людям отпустить эту женщину.

— Нет!

Люпен начал было:

— Послушай, Шолмс…

Но осекся, осознав всю бесполезность разговоров. Чего могли стоить его угрозы перед лицом этого столпа воли и спеси, зовущегося Шолмсом?

Готовый на все, он тогда схватился было за пистолет. Но англичанин, оказавшись проворнее, подскочил к пленнице и приставил к ее виску дуло револьвера.

— Одно движение, Люпен, и я стреляю!

Оба его приспешника, также вооружившись пистолетами, наставили их на Люпена. Тот весь напрягся, усилием воли подавляя подступившее бешенство, и, засунув руки в карманы, бесстрашно глядя на соперников, проговорил:

— Шолмс, в третий раз говорю, отпусти эту женщину.

Англичанин хохотнул:

— Что, уж и тронуть нельзя? Хватит, довольно точек! Ты такой же Вальмера, как и Люпен, ты украл это имя, как раньше украл имя Шармерас. А та, которую выдаешь за свою мать, на самом деле Виктория, твоя сообщница, нянька…

И тут Шолмс допустил промах. Охваченный жаждой мести, он взглянул на Раймонду, потрясенную его словами. Люпен, воспользовавшийся моментом, быстро выстрелил.

— Проклятье! — прорычал Шолмс. Его простреленная рука упала как плеть.