Он икнул. Мне стало его жаль, и я сказал:

— Надо бы нам как-нибудь снова обсудить ваше «Избранное».

— Никогда, — воскликнул он гневно, — ни за что! Я не нуждаюсь в вашем покровительстве. — И снова икнул.

— Ах да, — сказал я, — извините, я совсем забыл. Тот ваш фельетончик в «Гермесе», написанный в соавторстве с моей сестрицей Берил, запечатлевший в вечности мое неотесанное филистимлянство набоба. Отлично, забудем об «Избранном».

Я оглянулся, застегивая пальто и наблюдая за увлеченным и счастливым мистером Раджем. Теперь мне пора улизнуть.

— Нет, нет, мы не этого хотели, — сказал Эверетт немощно.

Обе мои сумки стояли у двери. Я глупо начал пробираться к ним на цыпочках, забыв, что ковер и музыка заглушают шаги в любом случае и что мистер Радж, величественно кружа в экстазе, все равно может меня видеть и вряд ли выпускал из виду, а если и отвлекся ненадолго, то легко меня обнаружит. И в подтверждение он тут же перекричал музыку:

— Теперь вы посетите вашего отца, мистер Денхэм, и будете готовиться к вечеру. Мы увидимся позднее и продолжим наше отчаянное веселье.

И потом, когда я открывал дверь, ко мне подошел вест-индиец и сообщил:

— Это несправедливо, приятель — то, что делает иностранец, он пытается уговорить миссис Элис дать ему комнату в доме, а не мне, моей жене и ребенку, которые есть настоящие британские подданные. Поговорите с ней, са, и объясните, кто здесь заслушивает жилья. И, пожалуйста, са, укажите же оважение к музыке.

Он протянул кепку.

— Большое спащибо, са.

— Да-да, — сказал я, — да-да, конечно.

И я потащил свои сумки вверх по ступенькам. Журналы мои исчезли куда-то, но бог с ними. Я поковылял сквозь зимнюю тьму, хрустящую футбольными программками, к автобусной остановке — в этом городе случайные такси не ходили. Автобус был полон, и, чтобы не спускать глаз с сумок, я вынужден был сидеть в нижнем салоне. Там я не мог курить, и дитя по имени Элспет все время пыталось переползти от своей матери ко мне на колени.

— Элспет, прекрати немедленно, — повторяла мамаша.

Глава 9

За месяц моего отсутствия отец состарился больше чем на месяц. Еще до того, как открыть дверь и открывая ее, он прокашлял приветственную симфонию — душераздирающую, как те жалобы, которые приходится выслушивать от покинутого на время кота по возвращении из отпуска — мяукающие стенания о том, что с котиком дурно обращались. И как тот же котик, которого доверили кормить нерадивым соседям, отец сильно похудел. Но все-таки в какой мере я, живущий собственной жизнью, обязан брать на себя ответственность за него? Частично я заглушил совесть с помощью зуба Будды, оправленного в брелок для часов, и отец весь искашлялся, прилаживая брелок на цепочку. Отхлебнув из липкой черной бутылочки, отец вздохнул сначала с трудом, потом более свободно, а затем, пока я доставал из сумки подарки для Теда и Вероники, он исполнил свой бесконечно повторяющийся трюк из дурно смонтированного фильма — во рту у него невесть откуда возник добела раскаленный бычок, торчащий, как кошачий язык.

— Там тебе письма, сынок, — сказал он, но в письмах не было ничего важного, кроме благодарностей от юного Уикера из Коломбо с дежурным приглашением разделить с ним полбутылки чего угодно в любое время, и, судя по штемпелю, письмо это летело вместе со мной и мистером Раджем.

— Полагаю, — сказал я, — тебя посетил некий цветной джентльмен.

— Он на тебя просто молится — ответил отец. — Но я не мог позволить ему остаться здесь, даже если он твой друг. Правда, не мог. Я ведь несколько (кха-кха-кха) старомоден в рассуждении о черномазых в доме.

— Они скоро будут во всех наших домах, — сказал я, — черномазые всех оттенков, еще до конца столетия. Новый мир принадлежит Азии.

— Отлично, — подытожил отец. — По этому случаю я прикупил свиных сосисок к полднику. Я подумал, что ты соскучился по ним после всего этого риса карри и тому подобного.

— Сосиски! — воскликнул я.

— Да.

Я хорошенько подрумянил сосиски на сковородке, поставил на стол сыр и сельдерей. Снова я был дома: полдник при электрическом свете, хрустящий сельдерей, ор и свистки из радиотрансляции футбольного матча, звук шлепнувшегося на коврик у двери футбольного еженедельника. Но в доме витал новый запах, который я не признал поначалу. А потом вспомнил, что где-то в окрестностях присутствует мистер Радж — дуновение кориандра и куркумы, дабы приправить наше холодное мясо. И отделаться от него я могу, только возвратившись в его мир, или что-то вроде того. Я вымыл посуду и составил компанию отцу перед бодрящим голубым экраном. Наш еженедельный друг — брутальный детина в шляпе — внушал нам, что наш долг содействовать Национальной гвардии в беспощадном искоренении наркомании среди старшеклассников. Он свалил, кивая под мрачную музыку, потом две девицы воспевали шампунь, кто-то сервировал банкетный стол одними бульонными кубиками, кошка мурлыкала о кошачьих пилюлях, а маленький мальчик пережевывал хлеб с неестественным удовольствием. Ведущая в новом платье ухмыльнулась и сообщила, что они (имея в виду себя) вот-вот куда-то отправятся. Она кувыркнулась во мраке, отец все кашлял и кашлял, а потом мы уже были готовы к «Черному лебедю», «Гадкому селезню», «Флаверовому козырю».

— Там у тебя-то, небось, жарко? — спросил отец, продрогнув на Клаттербак-авеню.

— Тепло, — ответил я, — а если на холме, то попрохладней, — и прибавил: — Тебе непременно надо поехать в теплые края. Просто в отпуск, не нравится мне твой кашель.

Кашель, едва о нем вспомнили, тут же взорвался с новой силой.

— Да я поправлюсь, — прокашлял отец, — весной.

— Ты должен, — настаивал я, — должен поехать со мной — морское путешествие пойдет тебе на пользу.

— Нет, — прямо сказал отец, — тебе пора жениться, а мне не хочется жить с невесткой. А если ты не женишься, — рубанул он без обиняков, — что ж это будет, если мне придется якшаться с твоими гейшами или кто там у тебя водится.