роли.) Вот и ты — не мог. Работал как подорванный —

но не мог.

Возвращаясь домой, я спрашиваю у Сережи:

— Что ты сегодня делал?

— Да ничего особенного: что-то читал, посмотрел

несколько новых серий Mad Men, вынес мусор, помыл

машину.

— И всё? — спрашиваю я.

— А что ты еще хотела бы?

Что-то хотела бы. Что-то еще. Он думает, что

замечательная работа найдет его сама — стоит только

сформулировать, чего он хочет. Элла Липпа когда-то, смеясь, рассказывала, как искала работу, просматривая

тучу объявлений. Но ничто не казалось ей достойным

себя.

— А потом я поняла, что ищу объявление, в кото-

ром будет написано: “Требуется Элла Липпа”.

Вот и мой Сережа ждет чуда, волшебного стече-

ния обстоятельств. Но в нем нет энергии желания.

Если моя любовь начнет таять, то не потому, что

он не знает, кто такой Джойс, и не смотрел Орсона

Уэллса. Моя любовь может угаснуть из-за отсутствия

в нем созидательной энергии, которая так необходима

мужчине.

Я слишком требовательна? Даже жестока к нему?

А может быть, всё просто: ему нужна моя вера, а не моя правда.

78.

7

285

ноября 2013

Привет, мой Иванчик! Из первых месяцев моей жизни

во лжи я больше всего запомнила момент, когда разре-

шила Леше зайти к нам домой. На улицу нашей Прав-

ды. Ты в это время был в Киеве, на фестивале

“Молодость”, а я почти два дня провела с Лешей

с гостинице с роковым названием “Москва”. Мы

вошли в квартиру, которую я любила и считала уютной, удобной и вполне себе достойной. Но, как только он

переступил порог, я вдруг увидела “Правду” другими —

Лешиными — глазами. Маленькая, нищая, тесная

квартирка с криво положенной плиткой, дешевыми

синтетическими занавесками, убогой старой мебелью, загаженной газовой плитой, клетчатой клеенкой на

кухонном столе. Всё, что мы когда-то делали с такой

любовью, превратилось в тыкву.

— Ну, всё посмотрел? — спросила я. — Теперь

пойдем отсюда. Только я автоответчик послушаю.

Автоответчик был — в отсутствие мобильной

связи и регулярного интернета — важной вещью

(последние несколько лет у меня его просто нет, а зачем?). У Леши, как у большого начальника был

пейджер, которым я иногда пользовалась. Процедура

была чудовищно неловкой — надо было позвонить

телефонистке и надиктовать сообщение. Если речь

шла о делах, это еще куда ни шло (“приезжаю таким-то

поездом в таком-то вагоне”). Но вот личные послания

были для меня стыдным опытом публичного обнажения.

— Диктую: “Скучаю, люблю, приезжай”.

— Повторите, плохо слышно. Какое слово после

“скучаю”?

— Люблю...

286

Однажды я отправляла шуточную телеграмму

в армию — своему институтскому возлюбленному.

“Люблю, скучаю душой и телом. Твой оладышек”.

Телеграфистка подняла глаза:

— Оладышек? Я вас правильно поняла?

— Ну да, а что такого?

Я помню, как пейджеры пикали в театрах и как

Бильжо рисовал карикатуры: “Он всё сбросил мне на

пейджер” (кажется, речь шла о тарелке макарон, опро-

кинутой на чьи-то штаны). Пейджеры продержались

два-три года — и канули в небытие.

Приветственное послание на нашем домашнем

автоответчике мы записали вместе — ты тщательно его

срежиссировал, хотя я не помню, что мы там говорили.

В тот вечер на автоответчике было, наверное, двадцать записей — все от тебя. Сначала спокойные:

“Иванчик, ты куда пропал, не могу до тебя дозвониться, у меня всё хорошо”. Потом всё более нервные: “Иван, отзовись, ты где? Я волнуюсь”. В конце совсем истери-

ческие: “Ива-а-а-ан! Ива-а-а-ан!” По последним запи-

сям было понятно, что ты в хлам пьян.

Мне рассказывали потом про киевскую “Моло-

дость”, там ты сорвался с катушек — окруженный

молодыми фанатами. Подробностей я не знала и знать

не хотела — у нас обоих срабатывал защитный

инстинкт. Моя мать, прошедшая химиотерапию, операции и все мыслимые онкологические кошмары, до конца верила, когда ей говорили, что умирает она

не от рака, а от доброкачественной кисты, возникшей