— Должно быть, они выследили меня на пути туда, — объяснил он. — И рассчитывали задержать здесь, чтобы мы не успели вернуться. Они неплохо соображают, эти твари. И чем дальше, тем лучше. В ящике с оружием есть гранаты. Они тоже не помешают. И возьмите винтовки. Тут нельзя ходить без оружия. Похоже, нам придется нелегко.

Пока мы с Рамиресом меняли камеру, а Карс, Сандра и Хенрик, вооружившись найденными в арсенале джипа винтовками, стаскивали хворост, наступила ночь. Она упала на наш лагерь внезапно — с последним лучом солнца пустыню и лощину меж холмами поглотила густая тьма, и лишь дальние вершины гор на востоке, освещенные лучами заходящего солнца, пылали, точно языки пламени. Мы отогнали джип к крутому склону ближайшей каменной гряды, окружив его полукольцом валежника и сухой травы. В случае опасности его можно было поджечь, создав непроходимую преграду, но я отлично понимал, что запасов топлива хватит ненадолго. Рамирес понимал это не хуже моего, и вид у него был мрачный и озабоченный.

Хенрик, засунув руки в карманы, оглядел результаты наших трудов.

— В таких случаях не помешает еще баррикада из камней рядом с машиной, — авторитетно сказал террорист. И пояснил: — Я видел это в каком-то старом фильме… там еще на них индейцы напали…

— Точно! — оживился Рамирес. — Давай, ребята!

Лучшим грузчиком и носильщиком оказался Карс. Это меня как раз не удивило — кадары отличаются воистину нечеловеческой выносливостью и силой. Что ж, им и камни в руки!

Наконец перед машиной, которую удалось подогнать вплотную к самой скале, воздвиглась баррикада из камней, которая доходила мне до пояса. Когда мы наконец решили, что этого достаточно, стало совсем темно. Ночь окружала нас — душная, непроглядно черная и абсолютно безмолвная… Я всегда полагал, что ночью идет своя, невидимая, но ощутимая жизнь, особенно южной ночью: стрекочут цикады, шуршат снующие в траве мелкие зверьки; даже полет летучей мыши и тот сопровождается пронзительным тонким писком — таким тонким, что его могут различать лишь люди с очень хорошим слухом. Эта ночь была иной. Тишина нависла над нами, словно черные пласты угольной шахты, она давила на плечи, мешала дышать полной грудью… Я не очень-то чувствителен — что с меня, сыщика, взять, — но и остальные тоже ощущали это, переговаривались отрывистым шепотом, словно боялись нарушить враждебную тишину, спугнуть что-то, что затаилось там, в самом сердце ночи…

Рамирес медленно повел фонариком — тонкий луч растворился во мраке, упершись в никуда. И тут я почувствовал это… чье-то присутствие, невидимое, тяжелое… холодную настороженную злобу, нечеловеческую и оттого еще более страшную…

Сандра, которая сидела рядом со мной, прижавшись к борту машины, вздрогнула и схватила меня за руку.

— А, — шепотом сказал я, — ты тоже чувствуешь?

— Что-то приближается, Олаф, — сказала она чуть слышно, — и оно такое страшное… то, что приближается.

Карс неторопливо щелкнул затвором винтовки.

— Что вы там шепчете? Я ничего такого не чувствую…

— Брось, — возразил я, — у меня даже озноб по телу…

— Олаф, я их не чувствую… — И, помолчав, добавил: — Я их вижу.

Он молниеносным движением, всегда поражавшим меня у внешне таких неторопливых кадаров, бросил винтовку на колени и выхватил у Рамиреса фонарик.

— Смотри, — сказал он, — вот… и вот… и вот…

— Ой-ей-ей, — тихо пробормотал Рамирес, — Санта-Мария, что творится.

Каждый раз, когда луч фонарика натыкался на невидимую преграду, он словно зажигал новые огни — зеленоватые, словно фосфорический свет гнилушки. Больше ничего видно не было — тени в тени, тьма во тьме…

Но огоньки вспыхивали попарно. Я насчитал больше десятка таких пар и сбился со счета.

— Ты когда-нибудь видел такое? — обернулся я к Рамиресу.

Даже в этом смутном свете, который отбрасывали огоньки на приборной доске джипа, видно было, как малый побледнел.

— Первый раз такое вижу, — сказал он. — Понятия не имею, что это такое!

— Ну ее, эту винтовку, Олаф, — серьезно сказал Карс, — я лучше покидаю им гранаты…

— Он что, всегда так разговаривает? — неожиданно заинтересовался Рамирес. Видимо, он рад был отвлечься.

— Отродясь, — рассеянно ответил я.

— Ну и чего мы ждем? — сердито спросил Хенрик. — Приглашения на вечеринку?

— Погоди… — Пальцы Рамиреса сжали чеку гранаты. — Я, кажется, что-то слышу.

Сначала, на какой-то краткий миг, я принял этот звук за плач ребенка… но потом понял, что это смех. Тонкий, заливистый. Было в нем что-то, отчего кровь стыла в жилах… Так мог смеяться человек, полностью лишившийся рассудка.

Смех нарастал, просверливал черепную коробку, разрывал изнутри мозг…

Сандра вскочила, в отчаянии зажав уши руками.

— Я не могу это слышать!

Хенрик неожиданно размахнулся и, крикнув «Ложись!», швырнул гранату через ограждение. Но Сандра его не слышала: зажмурившись, она продолжала стоять, раскачиваясь, словно от боли. Мне пришлось подбить ее под колени и швырнуть на землю. Она отчаянно рвалась, пытаясь вскочить и броситься неведомо куда, словно этот безумный смех лишил последних остатков рассудка и ее.

— Займись ею, Карс, — крикнул я, сам еле удерживаясь от того, чтобы не метнуться через каменный завал в ночь, навстречу неведомой опасности… только чтобы прекратился этот истошный визгливый хохот.

— Но я ведь тогда не смогу стрелять! — заорал он в ответ.

— Сказано, держи ее! — Я схватил Карса за плечо и встряхнул; по-другому убеждать его не было ни времени, ни сил.

Он больше не стал спорить, а толкнул девушку в спину, прижав ее к земле.

Тут только я смог осмотреться. С Рамиресом тоже было паршиво. Пока я разбирался с Карсом и Сандрой, он, бледный, с безумными глазами, уже было кинулся к баррикаде из камней, но Хенрик, который держался на удивление прилично, охватив его рукой за шею, успел двинуть рейнджеру по уху рукояткой пистолета. Тот согнулся пополам и медленно сполз под ограждение.