– Я не буду… – начал было Дик, но Тодд плеснул в него содержимым ведра.

Спирт.

Терпеть это было невозможно. Все раны, все ссадины, все порезы, нанесенные ему за эти дни, словно открылись заново, затмевая разум и остатки достоинства дикой, невыносимой болью. Грейсон заорал, забился головой о перекладину, лишь бы заглушить, лишь бы перебить одну боль другой. Лишь бы не слышать ядовитый победный смех Джейсона.

Дик тихо скулил, ненавидя самого себя за то, что все-таки сдался и не смог вынести. За то, что позволил Красному Колпаку ненадолго, но почувствовать свою власть над ним. За то, что устал, безумно устал от всего происходящего и уже не может держать себя в руках.

– Больной садистский ублюдок, – вздрагивая и отплевываясь, бросил он. – И чего ты этим добился? Тебе стало легче? Давай, скажи! Я же закричал. У тебя получилось. Тебе легче? Легче?

На этот раз ему все-таки выбило челюсть. Правда, Тодд тут же вправил ее, наслаждаясь причиняемой болью. Задумчиво посмотрел.

– Это только начало.

Говорить было невыносимо, но теперь Дик получал от этого какое-то особое, мазохистское удовольствие. Да и в голове, слегка затуманенной болью, возник сумасбродный план действий.

– А в конце я сломаюсь? – спросил он.

– В конце ты сдохнешь в придорожной канаве, – небрежно пожал плечами Джейсон. – Когда мне надоест с тобой возиться.

– Так зачем тратить время? Завали меня прямо сейчас!

– О нет, Дикки, – хмыкнул Тодд. – Это моя возможность вернуть тебе должок. Ты ведь однажды был так заботлив. Так носился надо мной. Грел меня, выполнял мои странные капризы…

– Замолчи, – прошептал Дик.

– Успокаивал меня во время кошмаров…

– Замолчи!

– Бедный-бедный наивный Дикки. Неужели ты действительно думал, что смог вернуть непутевого братика в семью, а?

– Замолчи, – почти умоляюще проговорил Грейсон, переходя от беспомощного шепота к яростному крику. – Замолчи, молчи, просто заткнись!

Резкая пощечина оборвала его.

– Заткнись сам! – со злостью прорычал Джейсон.

Дик посмотрел в глаза человеку, которого когда-то называл своим братом. И замолчал…

Красный Колпак продолжал его мучить. Продолжал говорить. Грейсон уже не слушал. Он ушел в себя, отстраняясь от происходящего, переставая воспринимать боль и чужой голос, который продолжал уничтожать его.

Уничтожать больше было нечего.

Дик провалился в свои мысли и больше не давал вернуть себя обратно. У него не хватало сил терпеть издевательства и одновременно пытаться сохранить хрупкие, ускользающие воспоминания, такие светлые и теплые, такие счастливые. Такие лживые. Все, чем он жил в последние полгода, все, что помогало не сойти с ума и удержаться от безрассудных поступков, теперь катилось к черту. Грейсон держался за свою веру, но Джейсон растоптал и ее.

Тело воспринималось отстраненно, словно чужое. Словно все происходило словно не с ним, а сам Дик был всего лишь сторонним наблюдателем, не имеющим к тому, что творилось, никакого отношения. Он знал, что удары Тодда стали яростнее, после того, как он замолчал, но не чувствовал этого. Слышал звук его голоса, знал, что это очередные оскорбления и уничтожающие слова, но не вслушивался, словно это был бесполезный шум. Видел кровь, много крови, но не воспринимал ее, как свою.

И молчал. Не проронил ни звука.

Джейсон ведь этого от него хотел? Сломать, подчинить своей воле, заставить выполнять приказы. Заставить быть послушным и податливым, униженным и растоптанным, потерявшим всякое достоинство существом. Он получит это. Получит уничтоженного и безвольного Дика. Будет наслаждаться своей властью над ним. И однажды потеряет бдительность. Расслабится, почувствует себя в безопасности, потеряет контроль. Тогда Дик ударит. Беспощадно и жестоко, в спину, чтобы отомстить за все, что Тодд у него отнял.

Брюс поймет. Брюс должен будет понять. Невыносимо, слишком больно и слишком обидно, чтобы Грейсон смог после этого оставить Красного Колпака в живых. Дик вынес многое, но не смог принять такое предательство. Брюс обязан понять, что в этом случае все их принципы не работают.

Кажется, мучить безмолвного Грейсона было не так интересно. Во всяком случае, Джейсон не стал возиться с ним долго и приказал увести в камеру. Хотя, недостаток времени с лихвой компенсировался силой ударов. Дик чувствовал, что у него сломано ребро, чувствовал, как опухает веко, практически закрывая правый глаз, чувствовал боль в выбитой и тут же вправленной челюсти. Во всем теле было отвратительное жжение, как отголосок душа из спирта.

Когда-то давно такие травмы вызвали бы только усмешку. Сейчас хотелось поскорее забиться в угол и отключиться окончательно. Прекратить думать. Собраться. Найти что-нибудь, что поможет удержаться на плаву и не сломаться окончательно. Можно ведь считать мысли об убийстве признаком того, что он сломался?

Его зашвырнули в камеру. Так, чтобы он упал на порезы и синяки. И сломанное ребро. Дик едва успел выставить руки, предотвращая новые травмы. Руки подкосились, и он завалился, рассекая губу. Больно уже не было.