— Ты меня смущаешь.

Отрок процедил:

— Цыц! Сиди спокойно. Извертелась вся. — И решительно начал наносить штрихи на поверхность дерева.

Быстро перебрасывал взгляд с рисунка на оригинал и обратно. Иногда высовывал кончик языка. Кое-что подправлял подушечкой указательного пальца. Голову склонял набок и задумчиво щурился. Наконец, позволил:

— Ну, смотри. — И перевернул доску.

Девочка уставилась на портрет, и в её глазах возникло недоумение. Робко шевельнула губами:

— Фанчик, дорогой, разве ж это я?

Он ответил веско:

— Я такой тебя вижу.

У Анфисы дрогнул подбородок:

— Очень жаль... мне, конечно, далеко до красавицы... но уж ты совсем... сделал из меня какую-то образину...

Феофан вспылил:

— Прекрати кудахтать! Никакая не образина — вон глаза какие хорошие. Носик, ротик... Полновата чуть — ну так что ж поделаешь? Я не виноват. — И расплылся миролюбиво: — Ты сама пойми. Люди, посмотрев, скажут: вот какая добрая дочка у Иоанна, это замечательно! Я твою доброту рисовал, а не просто облик.

Та немножечко успокоилась и проговорила:

— Ничего, согласна. Коль такой уродиной сделал меня Бог, я роптать не буду.

Л мальчишка захохотал:

— Голова садовая. Я тебе про одно, ты мне про другое. Раз не нравится, выкину, пожалуй, рисунок.

Девочка вскочила, выхватила дощечку:

— Нет, не смей! У себя оставлю на память. Пусть потомки знают, как их бабка выглядела в детстве. — И сказала влюблённо: — Чудеса, да и только! Фанчик, ты такой даровитый!

— Ух, подлиза!

Минул год. Гробовщик продолжал обучать племянника всем премудростям своего мастерства. Часто помогал Иоанн. И Фока больше не цеплялся, но особой приязни не проявлял и общался сдержанно. Но однажды обратился с просьбой.

Оказалось, столяр захотел жениться. А для этого обязан был оформить развод с убежавшей супругой. Эта процедура занимала немало времени, так как православная церковь расторгала брак неохотно, но другого выхода не было. Кроме заявления требовалось представить митрополиту минимум два свидетельства от совершеннолетних мужчин — о прелюбодеянии неверной супруги и о том, что она сторонится брачного ложа более трёх лет. Первым обещал дать свои показания Иоанн, а вторым — Никифор. Но когда хозяин узнал, что Фока собирается привести в каморку при мастерской в качестве жены ту гулящую девку, в дом к которой ходил каждую неделю, отказался решительно. «Да она давно встречается только со мной, — уговаривал его будущий жених, — и ни на кого больше не посмотрит». — «Как ещё посмотрит! Греховодница и есть греховодница. Не хватало ещё завести притон у меня под крышей! Нет, Фока, даже не проси». И тогда страдалец вознамерился убедить Дорифора-старшего при посредничестве племянника. Сел на лавку рядом, вытащил тряпицу, развернул и вынул из неё леденец на палочке. На недоумение Феофана ответил:

— Это в знак того, что раздорам нашим — конец. Руку не откажешься мне пожать?

Мальчик улыбнулся:

— Нет, не откажусь. Ибо Сам Господь милует только милующего. Но вот сладость — это зря. Я уже не маленький.

— Ну, подумаешь! Я ведь тоже взрослый, а полакомиться люблю. Забирай, не стесняйся.

— Что ж, спасибо. А теперь выкладывай, для чего такие любезности. Ведь не просто так?

Тот захрюкал, закачал головой:

— Проницательный ты, паршивец. Умный не по годам. — Даже пошутил: — Феофан Софиан [1] !.. Просьба у меня действительно есть. — И в подробностях разъяснил, что он затевает, — попытаться убедить дядю проявить снисхождение.

Мальчуган сдвинул брови:

— Я, конечно, попробую. Только ты ведь знаешь Никифора: может заупрямиться.

— Знаю, знаю. Постарайся, пожалуйста. Я в долгу не останусь.

Разговор с хозяином мастерской вышел напряжённый. Гробовщик, услышав, с чем явился родич, начал так орать, что тома, стоявшие в его комнате, чуть не ссыпались с полок на пол:

— Не встревай! Это не твоего ума дело! Ишь, какой заступник выискался! Никаких разговоров! Я к себе не пущу мерзких потаскух!

Переждав, пока буря поутихнет, отрок произнёс:

— Между прочим, наш Господь Иисус Христос принял Марию Магдалину под своё крыло, несмотря на её грехи.

Дядя гаркнул:

— Тоже мне, сравнил!

Феофан продолжил:

— Ну, а Иоанн Лествичник? Я прочёл его книгу. Он считает: милосердие — главная добродетель христианина. Не любить ближнего своего — значит не любить Сына Божьего, значит не любить Бога.

— Замолчи! — Дорифор-старший аж побагровел. — То, что ты читаешь, понимать буквально не след.

— Для чего же тогда эти фолианты? Мириады страниц зряшно изведённых пергаментов?

Отвернувшись, Никифор бросил взгляд на улицу, за окно. А потом ответил более спокойно:

— Не могу я... переступить... понимаешь?.. разрешить ей ходить по дому... этой мерзкой твари...

— Твари! — подхватил Феофан. — Значит, сотворённой Творцом!

Дядя посмотрел на племянника, как будто видел его впервые, — озадаченно-удивлённо. Подошёл, взял за щёки. Заглянул в зрачки:

— Ты и впрямь слишком башковит. Научил я тебя на свою голову... «Лествичник, Лествичник»!.. Кто такой Лествичник? Старый дуралей, ничего не смысливший в обыденной жизни... К идеалу, безусловно, стремиться надо, но достичь его не дано никому, ибо идеал — это Бог. Так-то вот, племянничек. Но Фоке скажи, что согласен я дать ему свидетельство. Коли митрополит его разведёт и затем Фока обвенчается в церкви с этой... бедолагой... пусть живут подле мастерской...