— Хорошо, что приехал, Феофан Николаич. Здесь тебя ожидает интересная встреча с Дионисием Суздальским, убежавшим из Москвы от великого князя и Митяя-самозванца.

У Владимира Андреевича недовольно сузились губы:

— Не боишься, отче, что велю Дионисия схватить и отправить Дмитрию?

— А чего ж бояться, коли не велишь и не схватишь? — отвечал настоятель невозмутимо. — Ни желания, ни сил на то не имеешь. И к тому ж со мной ссориться не хочешь. Ты хотя и храбр, но не столь суров, как двоюродный братец. И за сё я тебя люблю.

Серпуховский князь преклонил колено и поцеловал руку преподобному. Тот же продолжал говорить:

— И тебя, Мария Васильевна, тоже от души привечаю. Помолись как следует — за себя и за будущее дитя, что под сердцем носишь.

— Как — дитя? — поперхнулся живописец.

— Как — дитя? — в тон ему спросила супруга. — Я и ведать о том не ведаю!

— Мальчик, Николай, — как само собой разумеющееся пояснил игумен и уже обратился к Грише: — Ты, Григорий Феофанович, не ходи в попы, не твоё это, детка, дело. Лучше избери стезю зодчего. Выучись как следует, знания приобрети по постройке храмов и светских зданий. Тут себя найдёшь.

Дорифор-младший от смятения только хлопал ресницами и не мог ничего произнести. Но зато родитель благоговейно сказал:

— Отче, благослови и напутствуй.

Все немедленно встали на колени. Сергий осенил их крестом и проговорил со значением:

— Во имя Отца, Сына и Святаго Духа... Твёрдым будь, Владимир Андреевич, ибо уготовано тебе храбрость проявить в ратном деле. Состоится битва с идолищем поганым, и один ты выручишь наших. Коли не спасуешь и характер выдержишь. Правда, слава вся твоя к брату перейдёт, ну да что поделаешь: он на то и зовётся великим.

— Я готов, — ответил Серпуховской князь.

— А тебе, Феофан, говорю особо: отправляйся завтра же с Дионисием в Нижний. Там твоё спасение. Лишь когда татары уймутся, сможешь возвратиться в Москву с Божьей помощью.

Софиан ошеломлённо спросил:

— Как же — завтра? А жена? А сын? Вещи наши остались в Серпухове...

Отчего-то нахмурившись, старец заявил:

— Я про вещи ваши говорить не хочу. Знаю лишь о жизни и смерти. Ну, а ты волен поступать, как изволишь.

Вышли от игумена потрясённые. Первым отозвался Григорий:

— Не желаю делаться зодчим. Не лежит душа.

И Мария завозмущалась:

— Как это — теперь отправляться в Нижний? Все мои наряды, камни драгоценные, украшения, сундуки, ларцы — бросить навсегда? Всё моё приданое? Ни за что.

Грек пробормотал:

— Я и сам в смятении. Без тебя и Гриши ехать не могу. Но ослушаться Сергия тоже страшно. Слышала — «о жизни и смерти»? Говорил не зря. Нас по именам называл, хоть и видел впервые, и ему никто не докладывал.

Маша продолжала упрямиться:

— Мне он не понравился. Вредный старикашка. Плёл про будущего дитятю. «Мальчик, Николай»! Глупости какие.

— Погоди, не злись, — попытался успокоить жену художник. — Что-нибудь придумаем. Я поговорю с Дионисием, он епископ, человек разумный, сведущий. Целый день и ночь ещё впереди, разобраться успеем.

Молодая новгородка упёрлась:

— Говори не говори, я уже решила. Никаких Нижних. Не успела освоиться в Серпухове — снова уезжать! Этого ещё не хватало!

Феофан тоже рассердился:

— Перестань кряхтеть! Ты моя жена. И последуешь за мной, как тебе велю.

Та презрительно фыркнула:

— А жена — не холопка. Коли откажусь, то, небось, не прибьёшь.

— Не прибью, конечно. Но спрошу одно: что тебе важнее — я или приданое?

Женщина не знала ответа и сочла нужным разрыдаться. Оба Дорифора начали её успокаивать, но она только огрызалась:

— Прочь подите, прочь! Никого не желаю видеть!

Весь в расстроенных чувствах, Грек отправился в келью к Дионисию. Тот сидел в обычном платье простолюдина — домотканой косоворотке и портах — в чём сбежал из Москвы, изменяя внешность. Борода и волосы имел златокудрые, а глаза такие же синие, как у Радонежского, только чуть темнее. Познакомились, выразили взаимное уважение. Феофан сказал:

— Мне отец Сергий напророчил путешествие с тобой в Нижний Новгород. Я, конечно, рад, но уж больно неожиданно получилось. Маша, моя супруга, ехать без домашнего скарба не может. Я один тоже не поеду.

Архипастырь протянул руку и похлопал ею по запястью художника:

— Положись всецело на слова игумена. Он дурного не присоветует. Обладает даром предвидения, знает все события наперёд, даже день собственной кончины.

Но в подробности предстоящего посвящает лишь избранных. Ты — один из них. Он тебе и твоим родным предлагает уберечься от гибели.