– Что ты делаешь?

– Ты сам не смоешь… у тебя тут столько натекло под футболку… и засохло…

– Прекрати…

Но звучит совсем неубедительно, и он сам это понимает. Она водит и водит по его спине и плечам ладонями, а он цепляется за край ванны, чтобы не развернуться и не схватить ее. Как прошлой ночью.

Когда взял ее слишком грубо… почти сразу… настолько ему было нужно в тот момент почувствовать ее. Ее тепло. Ее всю. И себя в ней… раствориться… забыться… и забыть ту боль, которая вчера вдруг нахлынула из прошлого сметающим все на своем пути потоком.

Она льет на его спину воду из бутылки и смывает остатки мыла. Потом обхватывает руками и целует в спину.

– Что с тобой? С тобой все в порядке?

Он только мычит в ответ, потому что не может даже говорить сейчас с ней. Потому что она натянула майку прямо на голое тело, без лифчика, и он ощущает это кожей спины. Но когда можно было отделаться от Бэт Грин, когда ей что-то втемяшивается в голову? Вот и на протяжении ужина она гоняет его вопросами, от которых он едва успевает уходить.

– Ты обиделся на меня за то, что я ударила тебя на дороге? Но я так разозлилась на тебя тогда. Ты же сам все понимаешь…

– Ты недоволен тем, что я увела ходячих и чуть не застряла на рельсах? Но я не знала, что там рельсы… и я же выехала… я сумела вырваться… я сделала это.

– Ты злишься, что я пошла в тот дом? Но понимаешь, там везде была крапива… и не было нигде видно никого. Ни живого, ни ходячего. Дом казался пустым. И я пошла… я спряталась в доме потом, и они бы не нашли меня, если бы не этот парень…

– Чем ты вообще недоволен, Диксон? Какого черта ты все время молчишь? Что стряслось?

Он то что-то мямлит в ответ, то мычит, то пожимает плечами. Разговаривать с ней не хочется сейчас. Не сейчас… когда он понимает, что это их последняя ночь вне стен Александрии. И когда понимает, что не знает, должен ли он что-то делать или нет. И что вообще будет дальше.

Бэт оставляет попытки разговорить его, и после ужина в гостиной воцаряется тишина, прерываемая только скрежетом ложки о дно банки, когда он вылавливает последние вишни. Бэт же только молча сидит, подтянув к себе колени и уставившись куда-то в одну точку.

– Сколько тебе лет, Дэрил? – вопрос бьет прямо в лоб, и он застывает с ложкой в руке.

– Ну… ну…

– Ради Бога, не мямли только сейчас! Это такой простой вопрос!

– Намного старше тебя, Грин.

– Намного – это насколько? На сорок лет? На тридцать?

– Мог бы быть твоим отцом… наверное, - он быстро подсчитывает в уме разницу, а она ошалело смотрит на него.

– Тебе больше сорока? Не может быть!

– Меньше…

– Меньше - это сколько? Дэрил, ты напоминаешь городскую кокетку, которая пытается выбить комплимент о том, как она прекрасно сохранилась! Сколько тебе лет?

– Тридцать шесть.

– Да уж… отцом ты мне мог быть! – фыркает она. – В пятнадцать лет?

Он опускает взгляд в банку, пытаясь спрятать от ее пристального взгляда свои мысли.

На самом деле, если бы он не пользовался защитой, то возможно и стал бы отцом в пятнадцать лет. После своего первого раза. Когда его потащил с собой в одну из квартир Мэрл. К одной из своих красоток, которых любил за легкодоступность, вытравленные перекисью волосы и третий размер груди. Все случилось тогда так быстро, но настолько охренительно, что он запомнил на всю жизнь. И эту квартирку, и эту девицу с родинкой у рта. И то, что она вытворяла этим ртом. То с ним, то с Мэрлом…

– В пятнадцать лет?! – переспрашивает Бэт. Она точно читает его долбанные мысли! – Хотя у нас тоже многие в классе начинали рано. Кто-то из девочек вообще в четырнадцать. А мне всегда хотелось, чтобы это случилось как-то особенно…

Это «особенно» на фоне сегодняшней встречи с техасцем, с его долбанными светлыми глазами под седой прядью, падает камнем в его душу. Очередной камень, который потащит его на самое дно, когда придет время держать ответ на все совершенные проступки в его жизни. Не то, что бы он верил в ад или рай… Но вот… охренеть, «особенно»…

– И это было особенно. С тобой… Особенно, потому что это ты. Ты – Дэрил Диксон…

– Ладно, надо ложиться, - прерывает он ее.

Потому что собственное имя в одной фразе с этим долбанным «особенно» ему кажется совсем… Охренеть…

Бэт только поджимает губы недовольно. И снова между бровей залегают знакомые морщинки.

– Я не хочу спать.

– Мы сегодня толком не спали. А до Александрии еще ехать. Ложись. Я покараулю. Потом разбужу, - он облизывает пальцы, зная, как ее это раздражает. И добивается своего – она отворачивается от него без единого возражения, начинает стаскивать ботинки. Потом аккуратно ставит возле импровизированной постели.