– Устроились? – повернулся к нему Апухтин.

– Так точно.

За юртой сразу же начиналась степь. Автомобильные колен тянулись во всех направлениях.

Шофер Апухтина тоже решил оставить в степи свой автограф и поехал прямо по траве. Однако постепенно автомобильные колеи начали сходиться все ближе и ближе и наконец слились в дорогу с двумя резкими колеями, накатанными до глянца и уходившими вдаль, как две полосы рельсов. Между колеями вместо шпал была ровная полоса бурой земли, выжженной солнцем и уже потрескавшейся, несмотря на то что лето только начиналось.

Вдоль дороги на восток тянулась цепочка телеграфных столбов с проводами, Артемьев заметил их еще вчера. «Верней, – подумал он, – не столбы тянутся вдоль дороги, а дорога – вдоль столбов». Именно эта прямо протянутая телеграфная линия свела воедино и потянула за собой все накатанные по степи колеи. Столбы были тонкие, иногда надставленные и обкрученные проволокой. Чувствовалось, что здесь на счету каждый кусок дерева.

– Удивительное дело эта степь! – сказал Апухтин, полуоборачиваясь с переднего сиденья к Артемьеву, после того как они молча проехали с десяток километров, не встретив и не обогнав ни одной машины. – Я здесь около двух педель. Сначала было впечатление чего-то до того однообразного и унылого, что, кабы не военная служба, – сегодня приехал, а завтра обратно. Ни одного дерева! Листок сорвать и в пальцах помять – так нет его! Не с чего сорвать! Даже как-то угнетало в первые дни. А потом однажды встал пораньше и увидел рассвет. Рассветы и закаты тут необыкновенной красоты. Суровые места. И красота суровая, и климат. И расстояния. И народ сурового воспитания. Я уже больше двадцати монголов оперировал. И хотя бы один смалодушничал! Люблю помогать таким людям – молчаливым, без слезы. А вот и они сами, – оборвал себя Апухтин.

Впереди, в стороне от дороги, что-то двинулось навстречу машине. Раздвинув мешавшие ему смотреть вещевые мешки и каски, Артемьев увидел небольшой караван: двух вьючных верблюдов, еще одного, впряженного в длинную, высокую арбу, и рядом – несколько всадников на низкорослых лошадях. Двое из всадников были мальчики, третий – старик в лисьей шапке, с редкой, длинной седой бородой. В арбе сидела женщина с грудным ребенком. Другая женщина шла рядом с арбой, держась рукой за край ее. Еще дальше, в степи, виднелся одинокий всадник и отара овец.

– Откочевывают вглубь, на запад, – сказал Апухтин. – Приказ их правительства. Чтобы не пострадать. Степь большая, всю с воздуха не прикроешь. А японские летчики разбойничают, ужо несколько таких семейств расстреляли из пулеметов.

– Ну-ка, выключи, – дотронулся Апухтин до руки шофера.

Шофер выключил зажигание. Машина продолжала по инерции бесшумно катиться вперед. Апухтин открыл дверцу и высунулся наружу. Теперь, когда мотор был выключен, Артемьев ясно услышал гудение самолетов.

– Свои, – сказал Апухтин, – идут к Халхин-Голу. Артемьев тоже выглянул. Высоко в небе шла шестерка бомбардировщиков и звено истребителей.

– Поехали, – сказал Апухтин.

– Сколько всего у вас было раненых? – спросил Артемьев.

– Вчера к двадцати четырем часам было сто сорок семь. Это и монголов и наших. За ночь, наверное, еще прибавилось.

– Ого! – сказал Артемьев.

– Всех подробностей не знаю, – сказал Апухтин, – но, кажется, вчера было тяжело. Ведь выбрали же место, дьяволы! – со злостью добавил он. – На самом краю света! Пока еще сюда все подвезешь, хотя бы то же госпитальное имущество!

На этот раз, уже не приказывая шоферу выключать мотор, он на ходу снова приоткрыл дверцу машины и проводил взглядом еще одну тройку истребителей, шедшую к Халхин-Голу.

– Спать не хочется? – спросил он после молчания.

– Нет, уже расхотелось.

– А мне захотелось. Почти не спал сегодня. Протяните-ка мне одеяло!

Артемьев подал ему лежавшее сзади сложенное вчетверо одеяло. Апухтин сложил его еще вдвое, пристроил между спинкой сиденья и боковым стеклом, снял фуражку, прислонился и тотчас же заснул.

Шофер вдруг повел машину очень медленно.

– Солончаковая полоса, небольшая, с километр, – тихо, через плечо, сказал он.

Машина заскакала, как заяц, но Апухтин не просыпался. Вскоре они снова выехали на ровную дорогу.

– А вон озера, видите, белеют, – тихо, опять через плечо сказал шофер. – Солончаковые. Пить воду нельзя – тухлая. Я один раз на таком озере уток был, а достать не мог. Как будто и воды немного, а солончак засасывает. И ноги ест. Тут редко где хорошие колодцы, – продолжал он. – Начинаешь рыть, до воды доходишь, а вода солончаковая. Разрешите закурить?

– Курите.

Весь следующий час они ехали молча. Уже не над дорогой, а в стороне и ниже, чем первый раз, прошли возвращающиеся самолеты. Теперь они шли не двумя группами, а вместе, но бомбардировщиков теперь было только пять и потребителей пять – двух машин не хватало.

Артемьев долго смотрел на небо, ожидая, что сейчас появятся еще два самолета, догоняющие остальных, но они все не появлялись.

«Может быть, прошли обратно где-нибудь стороной». Он еще пробовал обмануть себя, но в душе уже знал: одни вернулись, а другие не вернулись и уже никогда не вернутся. Это и есть самый простой ответ на вопрос, что такое война.