– Подъезжаем, – громко сказал шофер.

Теперь он не боялся разбудить Апухтина, – напротив даже, оторвав руку от руля, слегка потрогал его за плечо:

– Подъезжаем, товарищ военврач первого ранга.

Апухтин забросил на заднее сиденье одеяло и надел фуражку. Впереди возникли очертания нескольких юрт и двух больших палаток.

Прошло еще несколько минут, и они въехали в госпитальный городок. Больших палаток было не две, как издали показалось Артемьеву, а три; для четвертой забивали колья, ее огромное темно-зеленое полотнище лежало на земле. Около юрт разворачивалась задом крытая санитарная машина. Апухтин сложил руки трубой и крикнул кому-то:

– Эй, Соловьев, останови санитарку!

Сайт арку остановили. Артемьев вылез из «эмки».

– Товарищ военврач первого ранга, – отрапортовал, подходя к Апухтину, толстенький врач с двумя шпалами на петлицах. – Докладывает…

– Вольно, вольно, Борис Григорьевич, сейчас поговорим, – перебил его Апухтин и повернулся к Артемьеву: – Садитесь вон в ту санитарку и поезжайте. И от души желаю больше не попадать в расположение вверенного мне госпиталя!

И сразу же, не думая больше об Артемьеве, взял под руку толстенького военврача.

– Теперь рассказывайте мне по порядку… – услышал Артемьев начало фразы.

Захватив чемодан, он пошел к санитарной машине, намереваясь открыть задние дверцы и сесть внутрь.

– Нет, нет, товарищ капитан, – сказал шофер, – вы туда не лезьте, там не прибрано. Садитесь в кабину. Я один. Фельдшер там остался. Там…

Шофер сделал такой жест рукой, словно ему даже не хочется и объяснять, что значит ото «там».

Артемьев сел в кабину, успев увидеть на подножке большее кровавое пятно.

– В ногу раненный лейтенант ехал, – сказал шофер, заметив взгляд Артемьева.

– Много сегодня раненых? – спросил Артемьев, когда госпиталь скрылся из виду.

– Видимо-невидимо! – Шофер с нескрываемой горестью поглядел в глаза Артемьеву. – Просто, знаете, хоть плачь – как люди мучаются! Я, товарищ капитан, даже и на действительной не был, – шофер прикоснулся к гимнастерке, – всего две недели надел. Я по вольному найму в монгольской кооперации работал. И эти две недели тоже на водяной цистерне был. Только что и видел одну бомбежку! А со вчерашнего вечера, как на санитарку посадили, – четвертый рейс взад и вперед! Шестнадцать часов за баранкой сижу, глаза слипаются… А кровищи! Я раньше вида крови вытерпеть не мог. Если кто палец разрежет, меня тошнит.

– Ну и что, все-таки привыкли?

– Да ничего я не привык, – сказал шофер. – Но я же с машины в степь не убегу, раненых не брошу. А фельдшер говорит: «Давай помоги». Да я и сам вижу! И втаскиваешь их, стараешься. А им все-таки больно. Просто ужас какой-то, честное слово!

Он снова посмотрел в лицо Артемьеву своими добрыми молодыми глазами и, словно извиняясь за все ранее сказанное, добавил:

– Если бы я, конечно, был, как вы, военный человек… Хотя и, конечно, военный человек, – спохватившись, поправился он, – боец. А в общем, конечно, этот разговор лишний с моей стороны…

Он устало потер рукой лицо, согнулся над баранкой, почти лег на нее и вдруг повернулся к Артемьеву:

– Что, товарищ капитан, вылезем? Или как?

– Почему вылезем?

– А вон идут, – сказал шофер, – показывая через переднее стекло на небо и продолжая одной рукой вести машину. Артемьев тоже поглядел в переднее стекло ж увидел в небе три шедших навстречу и быстро увеличивавшихся самолета

– Японцы, – не поворачивая головы, сказал шофер. – Они по дороге бьют, товарищ капитан. Так как же будем? А?

– Что как жеЕхать надо! – со злостью не столько на шофера, сколько на самого себя за вдруг охватившее его чувство страха крикнул Артемьев. – Раненые вашу машину ждут, а мы ее бросим? Поезжайте!

Шофер так и ехал, не останавливаясь. Он только сильней нажал на газ и еще ниже пригнулся к рулю. Самолеты с ревом велись над их головами. Артемьев едва успел со странным чувством удивления увидеть чужие, японские круги на крыльях и сообразить что все в порядке, что самолеты уже за их спиной, а они продолжают ехать, как впереди появились еще три самолета.

Теперь шофер ничего не спрашивал. Вцепившись в руль, он гнал машину на предельной скорости. Когда самолеты оказались совсем близко, Артемьев дернул за козырек фуражки, крепче надвинув ее как будто она могла защитить голову от пулеметной очереди и делая это движение; не заметил, что у пронесшихся над ними самолетов были красные звезды на плоскостях.

Шофер сбавил газ и вытер о гимнастку сначала одну, потом другую потную руку.

Японец потому нас и не обстрелял.