— Посмотрим, знал ли старый черт, о чем говорил, — пробормотал Зуга сквозь клацающие зубы, запахивая полы мокрой вонючей кожаной куртки.

Ему не приходило в голову хоть ненадолго остановиться из-за своего нездоровья; он не сделал бы такого послабления ни одному человеку, не рассчитывал на него и сам.

Он мрачно плелся вперед, при каждом шаге колени подгибались, предметы расплывались, перед глазами кружились искры, извивались черви, летали мошки. Маленький готтентот шел позади и то и дело касался его плеча, возвращая заплетавшиеся ноги Зуги на тропу.

По ночам его пылающий лихорадкой мозг терзали кошмары, преследовали громоподобное хлопанье темных крыльев и тошнотворная змеиная вонь. Он просыпался с криком, задыхаясь, и нередко обнаруживал, что Ян Черут, успокаивая, придерживает рукой его трясущиеся плечи.

Когда в следующий раз ненадолго прекратился дождь, первый приступ лихорадки ослаб. Можно было подумать, что яркое солнце, казавшееся еще жарче из-за того, что в воздухе слишком долго держалась влага, выжгло сырость из его мозга и ядовитые миазмы из крови. Голова его прояснилась, пришло хрупкое ощущение здоровья, но в руках и ногах еще сохранилась слабость, а справа под ребрами засела глухая боль — печень была опухшей и твердой, как камень, обычное остаточное явление лихорадки.

— Все будет в порядке, — пророчествовал Ян Черут. — Вы справились быстро, быстрее, чем обычно человек поправляется после первого приступа лихорадки. Ja! Вы человек Африки — она пустит вас к себе, приятель.

Ноги Зуги еще подгибались, голова кружилась, и ему казалось, что он не ступает по раскисшей земле, а летит над ней. Тогда-то они и заметили след.

Огромный слон оставил в липкой красной грязи следы глубиной сантиметров по тридцать. Цепочка глубоких выбоин протянулась по земле, как ожерелье из черных бус. Громадные подошвы отпечатались в грязи, как в гипсе: различалась каждая трещинка, каждая вмятинка на коже, каждая неровность, прорисовывались даже тупые ногти. В одном месте, где размякшая почва не смогла выдержать его вес, слон погрузился почти по брюхо. Он пытался выбраться, помогая себе клыками, и на земле остались следы длинных толстых бивней.

— Это он! — выдохнул Ян Черут, не отрывая глаз от огромных следов. — Я этот след где угодно узнаю. — Ему не было нужды уточнять: речь шла об исполинском старом слоне, которого они видели много месяцев назад у высокогорного перевала на слоновой дороге возле склона долины Замбези. — Обогнал нас не больше чем на час, — почтительным шепотом произнес Черут, словно вознося молитву.

— И ветер благоприятный.

Зуга тоже перешел на шепот. Он вспомнил свое предчувствие, что когда-нибудь снова столкнется с этим зверем. Он встревоженно посмотрел на небо. С востока тяжело наползали грозовые тучи, краткая передышка кончилась. Следующий натиск бури будет свирепым, и даже эти глубокие, четкие отпечатки скоро размокнут, превратятся в жидкую грязь и будут смыты в небытие.

— Они пасутся прямо против ветра, — продолжал Баллантайн, стараясь выкинуть из головы угрозу дождя и сосредоточиться на охоте.

Старый слон и его оставшийся спутник паслись, двигаясь против ветра: он дул им в лицо. Если бы они чуяли опасность, они бы так не шли. Однако животные, десятилетиями набиравшиеся опыта, не станут долго идти против ветра; время от времени они поворачивают по ветру, чтобы учуять возможного преследователя.

Теперь каждая минута принимала для успешной охоты жизненно важное значение, ибо, несмотря на слабость в ногах и дурман в голове, Зуга ни на секунду не допускал, что уйдет от такого следа. Может быть, они уже на полтораста километров проникли в глубь страны Мзиликази и пограничные импи матабеле быстро приближаются, в таком случае часы, потраченные на охоту за двумя слонами, могут оказаться решающими: либо они успеют уйти из этих зараженных лихорадкой лесов, либо их кости обглодают гиены, но ни Зуга, ни Ян Черут не колебались. Они принялись сбрасывать ненужное снаряжение: бутыли с водой им не понадобятся, вся земля залита водой; мешки с едой все равно пусты, а одеяла намокли. Сегодня они найдут укрытие за могучей тушей слона.

— Идите за нами, да поскорее, — крикнул Зуга тяжело нагруженным носильщикам, бросая снаряжение в грязь, чтобы те его подобрали. — Если возьмете ноги в руки, вечером набьете животы мясом и жиром.

С самого начала Зуга пустил в ход все оставшиеся силы. Отряд пытался обогнать дождь и добраться до слонов прежде, чем те повернут по ветру и учуют запах. Они бежали по следу, с первых шагов развив наибольшую скорость, несмотря на то, что знали: даже здоровый человек может выдержать такой темп не больше часа, от силы двух, иначе у него разорвется сердце.

После первого же километра у Зуги перед глазами снова замелькали звезды, окружающее начало дробиться, худое тело заливал пот, он шатался как пьяный, а ноги были готовы вот-вот подогнуться.

— Беги дальше, пройдет, — мрачно посоветовал Ян Черут.

Усилием воли майор заставил себя продолжать бег. Он бежал и бежал, и боль отступила. В глазах внезапно прояснилось, а ноги, хоть он и перестал их чувствовать, тем не менее уверенно несли его вперед. Казалось, молодой Баллантайн без всяких усилий плывет над землей.

Маленький воин, бежавший рядом, уловил тот миг, когда Зуга разбил оковы и пересилил собственную слабость. Сержант ничего не сказал, лишь взглянул искоса, в глазах сверкнуло восхищение, и он кивнул. Зуга не заметил его кивка, он бежал, вскинув голову и обратив мечтательный взор куда-то вперед.

Они бежали, пока солнце не достигло зенита. Ян Черут не решался сменить ритм, он знал, что, если они остановятся на отдых, Зуга рухнет как подстреленный. Солнце, преследуемое грозными полчищами надвигавшейся бури, начало опускаться, а охотники все бежали, и их тени плясали по слоновьему следу впереди них. Следом за Зугой шаг в шаг тесной кучкой бежали четыре оруженосца, готовые в нужный миг протянуть ему заряженное ружье.