Я не спешил подниматься на ноги, хотя солнце было уже высоко. Пошевелившись под чистыми простынями, я понял, что наг, как при рождении, да к тому же меня ещё и вымыть успели. Я был только рад расстаться с одеждой, которую не менял довольно давно, и вовсе не завидовал тем, кто стягивал с меня башмаки и рваные чулки.

Удивительно, но голова совсем не болела, хотя уверен: стоит пошевелиться и боль накинется на меня с новой силой, как будто мстя за то время, что я провёл в покое. А потому я откинулся на мягкой подушке, так, чтобы луч солнца, пробивающийся сквозь ставни, не слепил глаз, и попытался задремать.

Я погрузился в сладостную дрёму – не полноценный сон, а так, пограничное состояние, когда не понимаешь толком на каком ты свете. Очень похожие ощущения бывали у меня после выкуренного кальяна с восточными травами, или что они там кладут в него вместе с табаком или вовсе вместо него. Ещё недостаточно для сонных грёз Морфея, но уже вполне довольно, чтобы отключиться от суетных забот.

Конечно же, наслаждаться этим состоянием пришлось недолго. Хотя я точно не знаю, сколько так пролежал, но не думаю, что много времени прошло с тех пор, как я открыл глаза. Дверь отворилась почти без скрипа, и я уставился на вошедшего в комнату прелата Лафрамбуаза.

Только в этот момент я осознал, что вовсе не интересовался комнатой, где нашёл себя. Никакого любопытства по этому поводу я не испытывал, хотя стоило бы, наверное. Видимо, подспудно я боялся делать малейшие движения головой, а вдруг боль вернётся.

Однако увидев прелата, тут же попытался подняться, но он остановил меня движением руки.

– Не стоит, Рейнар, - сказал он. – Не прилагай тщетных усилий. Врач, занимавшийся тобой, говорит, что ещё неделю ты не сможешь встать на ноги.

Ну, снова – здорово! Ещё неделю на койке. Конечно, она поприличней той, что мне выделили на постоялом дворе, да только какая разница, где время терять.

– Доклад моих людей в окружении вильдграфа Шварцвальда волею судеб опередил тебя, - продолжил Лафрамбуаз, присаживаясь рядом с моей кроватью на простой табурет, - так что мне известно о твоём вкладе в победу над скандинавами. Получить кромкой щита по голове и остаться на ногах – это очень серьёзно. Мало кто выживал после такого. Чёрный медведь известная в своём роде личность, и вполне заслужил это прозвище.

– А что мои люди? – воспользовавшись паузой в монологе прелата, спросил я.

– Скрипач, как он себя называет, хоть это и не годится – отказываться от имени, данного при крещении, предпочитает проводить время в кабаках и с девицами, о которых мне неприятно говорить. Прогуливает полученные от меня флорины. А баск Агирре покинул город третьего дня, отправился в лес искать компанию для своего ручного волка. В окрестностях Лукки с лесами не очень хорошо, так что, думаю, вернётся он не скоро.

– Откуда уверенность, что вернётся? – удивился я.

– Он не бросил тебя, - ответил Лафрамбуаз, - хотя имел возможность. Зачем же ему уходить сейчас? Да и к тому же, ты думаешь у меня нет людей, способных проследить за ним в лесу? Надо будет, его приведут обратно силой.

– Тогда от него толку не будет, - пожал плечами я. – Я не могу держать своих людей в узде постоянно. Рано или поздно кто-нибудь всадит мне нож в спину, и на том всё и закончится.

– Именно поэтому я и не препятствовал ему, когда он заявил, что хочет уйти из города на несколько дней вместе со своим ручным волком. Признаться, даже меня этот зверь немного пугает.

– Я себя отменно чувствую, - решил я сменить тему, - отчего же вы сказали, что мне не встать на ноги ещё несколько дней?

– Мой врач – человек весьма разносторонний и не чурается восточных трактатов, - начал издалека Лафрамбуаз, - а также рискованных методов лечения. Как он сказал мне, после удара по голове, у тебя под черепом начала скапливаться кровь. Она неизбежно давила на мозг, что вызывало головные боли. То лекарство – он назвал его опиатом, кажется, - что тебе давали, лишь снимало боль, но никак не устраняло её причину.

– И как же ему удалось с этой причиной справиться?

– Это очень старая операция, как сказал врач, - заявил Лафрамбуаз, - её применяли ещё в Древнем Египте, также она описана и Гиппократом. Мой врач уверен, что лишь она могла помочь тебе, и видимо, помогла, раз ты ещё жив. Это называется трепанация, кажется, он добавлял слово «декомпрессивная», что это ни значило. Если же говорить проще, он просверлил отверстие в твоём черепе, в районе левого виска и дал крови вытечь, чтобы она не давила на твой мозг и дальше.