Рана кровоточила и кровоточила. И Бродяга не мог найти в себе силы убрать от уха волшебную ракушку. Подарок Джейн на его совершеннолетие. Вместо шума моря оттуда звучал голос подружки, снова и снова по кругу зовущий его по имени. Последнее, что осталось. Потому что больше никогда в жизни Сириус не услышит голос Картер, она не позовет его, не рассмеется, не будет шутить.

Её образ однажды станет тускнеть, стираться из памяти, ведь это неизбежно со временем. И будет лишь голос в ракушке, нестареющий вечный голос мертвого человека.

Джеймсу было тяжело. Безумно тяжело. Сириус видел, как тот разваливается на куски. Знал, что если оставить друга, то тот рассыплется, и его будет уже не собрать. И половину своих сил он отдавал на его поддержку, хоть Сохатый старательно и отвергал её.

А вторую половину он предназначал для Эдгара Боунса. В тот миг, когда смертельный зеленый луч пронзил тело Джейн, когда никто в целом свете еще не знал, что случилось, сердце Эдгара разбилось с оглушительным звоном. И он закричал. Он кричал, потому что уже почувствовал. Потому что его половина медали умерла. И вместе с ней умер и он.

И Сириус знал, что у него есть мародёры, у каждого из них есть они четверо. Но не у Боунса. И просто не мог его оставить. Умершего вместе с Джейн, но еще почему-то живого.

Бродяга помнил, каким ярким и жизнерадостным всегда был Эдгар. И потому яснее виделись перемены. Он словно превратился в профессора Гвина. Такой же пустой и погрязший во тьме и боли. Потерянный и расколотый пополам.

И ради этих двоих Сириус был сильным. И он был благодарен Римусу за то, что тот поддерживает Питера, и Эми – что она рядом с самим Лунатиком. Потому что еще и на них Бродяги бы, наверное, не хватило. Ему едва хватало на себя.

Он был сильным, как была Джейн. Но никто не видел, как больно ему было внутри. И если Джеймс мог не скрывать все свое горе, то Сириус не имел на это права. Никто не знал, что Картер была для него не просто подругой. Он любил её. Любил не меньше Джеймса, возможно, даже больше. И потерял. Так и не признавшись. И теперь уже никогда не сделает это.

Да, пытался. Но так погано испугался в последний момент и не смог. Отговорившись какой-то глупостью. И так об этом жалел. Несчастный трус.

Чемоданы Джейн мертвым грузом стояли в углу. Будь воля Сириуса, он бы не желал их видеть. Но так захотел Джеймс. А спорить с ним Бродяга не мог.

Он встал с кровати, отложив ракушку, и подошел к вещам. Перед глазами тотчас всплыли заплаканные Лили и Амелия в тот момент, когда они спускались с чемоданами по лестнице. Джойс все пыталась поймать его взгляд. Единственная, кто знал, как ему было тяжело. И потому он так тщательно её избегал. Жалость – не то, в чем он нуждался.

Рука мягко скользнула по молнии. Тихий звук. Внутри лежали небрежно брошенная одежда, книги, тетрадки. Запустив руку во все это, Сириус вытащил смятый синий свитер. Джейн надевала его лишь раз, но зачем-то возила с собой.

Руки дрогнули, когда Бродяга развернул его. Белые снеговики с глупыми улыбками смотрели на парня. Рождество на пятом курсе. Первое огненное виски. Снегопад. Танцы у елки. И это странное, почти волшебное совпадение, что Сириус и Джейн купили одинаковые свитера, не сговариваясь. Бродяга не помнил всего, что было той ночью, но знал, что именно тогда, глядя в отражающиеся в карих глазах новогодние огоньки, понял, что попался – влюбился, окончательно и бесповоротно. И так легко, без сопротивления, позволил себе утонуть в этой любви.

Впервые в жизни он поддался чувствам. Всегда избегал привязанностей, кроме дружбы с мародёрами, но Джейн он был готов доверить всего себя. В любом качестве.

И вот теперь она мертва.

– Я люблю тебя, - прошептал он высохшими губами и быстро облизнул их кончиком языка. – Люблю, Джейн.

Лицом уткнулся в мягкую синюю ткань. И медленно сполз по стенке, поджав колени к груди.

Он был сильным ради других. Но сейчас, когда никто не мог этого видеть, он позволил себе немного ослабить контроль и поддаться горю. Хоть на мгновенье.

– Прости, что не сказал тебе, - выдохнул он в свитер. – Я так люблю тебя, Котенок. И ничто это не изменит. Никогда.

Люди напрягали его. Своим шумом. Своим смехом. Своей жизнью.

Как могли они быть живы, как могли радоваться чему-то, когда Джейн Картер мертва? Их мир не изменился. Им было все равно. Но его мир никогда не станет прежним.

Джеймс не знал, куда шел. Просто переставлял ноги, заставляя себя создавать видимость жизни. Чтобы никто не мог понять, как давно он начал падать в пропасть.