День кончился — ни намека на ее присутствие в городе. Я велел водителю подъехать завтра к одиннадцати утра. Завтра было воскресенье. Сев в машину, я попросил отвезти меня в парк Чапультепек, будучи почему-то твердо уверен в том, что непременно увижу ее там. Весь город съезжается в парк по воскресеньям: слушать оркестр, кататься на лошадях, перемигиваться с девушками и просто гулять. Мы разъезжали по парку часа три. Мимо зоопарка, эстрады для оркестра, озера с лодками, начальника конной полиции проехали столько раз, что даже голова закружилась, но ее нигде не было. Днем снова совершили рейд по городу, заезжая в каждое людное место. Корриды не было, сезон еще не настал, но мы объехали стадион, а затем прочесали бульвары, окраины и разные другие места. Он спросил, нужен ли мне после ужина. Я ответил, что нет, но завтра жду его к десяти утра. Похоже, выбранная мною тактика не срабатывала. Надо было подумать, как действовать дальше. Перекусив, я вышел немного пройтись, имея вполне определенную цель. Прошел мимо двух-трех знакомых мне людей — они и бровью не повели. И немудрено: из Мексики уезжал высокий тощий американец с голодными глазами. Теперь же они видели перед собой средних лет итальянца с животом, достающим чуть ли не до колен. Я добрел до «Паласьо де Белла Артес», здание было ярко освещено. Пересек площадь и уже собрался было присесть на каменную скамью, понаблюдать за входящей в театр публикой, но тут увидел афишу: сегодня они давали «Риголетто». Меня вдруг охватило безумное неистовое желание войти и спеть свою партию, чтобы утереть нос всей этой кодле, показать, что я могу. Я торопливо отступил и свернул за угол.

Рядом с кассой, где продавали билеты на корриду, находилось кафе. Я вошел, заказал абрикосовый брэнди и сел. Я твердил себе, что о пении надо забыть, что я приехал сюда искать ее и ничто остальное волновать меня не должно.

В кафе было полно народу, трое или четверо мужчин стояли возле столика в углу. Внезапно между ними промелькнуло что-то красное, и во рту у меня пересохло. Они отошли и вернулись за свой столик, и тут я обнаружил, что смотрю прямо на нее.

Она была с Триеской, тореадором, к ним без конца подходили разные люди пожать ему руку и снова отходили. Она увидела меня и быстро отвернулась. Наконец и он увидел меня. Какое-то время очень пристально всматривался и, видимо, узнал. Что-то сказал ей, и она рассмеялась. Кивнула и продолжала смотреть куда-то в сторону с напряженным от волнения лицом. Затем снова улыбнулась, а он продолжал сверлить меня взором. По тому, как они себя вели, было очевидно, что он никак не связывает меня с Нью-Йорком, вообще не знает, что там произошло. Он видел перед собой всего лишь парня, который однажды увел у него девушку, а затем оказался ничтожеством и слабаком. Но этого было достаточно, чтоб разыграть целое представление перед публикой, которая через минуту уже покатывалась со смеху. Лицо его затвердело и стало жестким и злобным. Я почувствовал, как у меня застучало в висках.

Вошли mariachi. Он швырнул им пару песо, и они визгливо пропели несколько куплетов. Затем его, что называется, осенило. Он подозвал главного из них, о чем-то пошептался, и они заиграли «Cielito Lindo». Но не пели, вместо этого встал и запел он сам. Он пел, глядя мне прямо в глаза, фальшивым голосом, сопровождая пение нелепыми жестами. Публика чуть со смеху не лопнула. Если бы Хуана сохраняла невозмутимость, я бы не тронулся с места, съел бы и это. Но она тоже смеялась. Не знаю почему. Может, просто нервы разгулялись. Может, думала, что именно такой реакции ждут от нее окружающие. Может, все еще злилась за то, что произошло в Гватемале. А может, и вправду, ей казалось смешным, что я бегаю за ней, точно щенок, а она в это время крутит любовь с другими мужчинами. Не знаю, да и надо сказать, в тот момент над этим не задумывался. Просто увидел ее хохочущей, холодное бешенство затопило мозг, и я понял, что сам дьявол не в силах остановить меня сейчас.

Он допел куплет до конца и был вознагражден новым взрывом смеха и аплодисментами. Затем настал черед припева, и он набрал воздуха в грудь, но тут я громко расхохотался. И встал. Это его удивило, он замер, не зная, что делать дальше, а я пропел:

Казалось, горло было отлито из чистого золота — таким сильным и прекрасным выходил звук, и, закончив, я почувствовал, что задыхаюсь от волнения. Он стоял на прежнем месте с довольно глупым видом, и тут грянул гром аплодисментов. Предводитель mariachi затараторил что-то, обращаясь ко мне, затем они заиграли песню сначала. И я пропел все снова, опьяненный звуком собственного голоса, опьяненный выражением ее лица. Второй куплет пропел уже прямо для нее, мягко и медленно. Но в конце снова взял высокую ноту, закрыл глаза и тянул ее, пока не задребезжали стекла, а потом резко оборвал звук.

Открыв глаза, я обнаружил, что смотрит она вовсе не на меня. Она смотрела куда-то за бар за моей спиной. Толпа приветственно шумела, в кафе заходили с улицы все новые и новые люди, и я расслышал обрывок фразы: «El Panamier Trovador» [79] . Но в будке на выходе торчал офицер и кричал что-то в телефонную трубку. Когда он туда зашел, я не заметил. Люди окружили меня, кричали, теребили, просили спеть еще. Следующее, что я увидел: она бежит к двери. Триеска за ней. Но я его опередил. Пробился сквозь толпу и вылетел на улицу, заметив впереди красное платье. Бросился догонять. И тут меня схватили фараоны. Я пытался вырваться. Неподалеку послышались хлопки выстрелов, и люди с криками рванулись туда. Затем кто-то торопливо произнес над самым моим ухом фразу по-испански, я различил только одно слово — «гринго» [80] . Они тут же отпустили меня, и я побежал. Там, впереди, было особенно много фараонов и еще столпились люди. Столпились вокруг чего-то красного на тротуаре. Я протолкнулся сквозь толпу и увидел: она лежит, а рядом с дрожащей улыбкой на лице стоит коротышка в униформе с тремя звездами на погонах. Казалось, прошла вечность, прежде чем я узнал politico из Акапулько. И только тут понял — вот чей это был приказ отпустить gringo. Меня пристрелить он не мог, слишком уж важной я был персоной. Зато смог пристрелить ее — за попытку к бегству или сопротивление властям при аресте, что-то в этом роде, не важно.

Он специально стоял там и ждал, когда я подойду, увижу ее и он возьмет реванш.

Я рванулся к нему, но он отступил, и внезапно я весь ослабел, раскис и опустился на тротуар рядом с ней, а вокруг все завертелось в жуткой круговерти — люди, фараоны, огни, «скорая помощь»… Да, он ее убил, а я… что сделал с ней я?..

И вот снова я оказался в ризничной маленькой церкви невдалеке от Акапулько и даже заметил на полу пятна гари, там, где мы разводили огонь. Индейцы входили босыми, головы женщин покрывали rebozo, мужчины были в безупречно чистых белых костюмах. Ее отец и мать сидели в первом ряду, там же находились сестры и братья; я даже не знал, что они у нее есть. Гроб был белый, алтарь завален цветами, которые прислал я. Цветами из Ксагимилко, где она так любила гулять. На хорах мальчики и девочки, тоже все в белом. Вошел священник и начал облачаться в ризу. Я подошел и заплатил ему. Он придержал меня за рукав:

— Вы петь, сеньор Шарп? Может быть, Agnus Dei?

— Нет.

Он пожал плечами и отвернулся. Тут на меня навалился удушающий приступ вины, наверное, в сотый раз за последние два дня.

— Никогда… Никогда больше.

— О-о…

Он еле слышно выдохнул это «о-о» и стоял неподвижно некоторое время, глядя на меня, затем поднял руку, благословил и произнес что-то по-латыни. И я понял, что только что исповедался и получил отпущение грехов, и ощущение тупого серого покоя охватило меня. Я отошел, присел на скамью рядом с ее семьей, и тут началась музыка…

Они понесли ее к могиле на склоне холма. Они уже опускали ее, когда из ямы выскочила игуана и пронеслась куда-то вверх по камням.

Я хорошо помню тот вечер, когда мы познакомились. Она явилась ко мне домой. Перед приходом она позвонила и попросила о встрече. Я понятия не имел, зачем ей понадобился, но полагал, что это как-то связано с работой нашего банка. На тот момент я временно исполнял обязанности кассира в небольшом отделении банка на Анита-авеню, самом маленьком из тех, которые у нас имелись в Глендейле, а возможно, и самом маленьком из всех наших отделений вообще. В головном отделении, находившемся в Лос-Анджелесе, я занимал пост вице-президента, тем не менее с инспекцией в Глендейл послали именно меня. Не для того, чтобы выявить недостатки, наоборот, мне следовало разобраться, в чем причина необычных успехов. Соотношение частных вкладов и коммерческих депозитных счетов там вдвое превышало то, что у нас имелось в других отделениях. И «старик» решил послать кого-нибудь, чтобы выяснить, в чем фокус. Что там изобрели такого, о чем не ведает остальной банковский мир.