Гово-рили, там и сгинул.

–  Не сгинул. Ты, выходит, тоже в Палестине побывал?

–  Три года как вернулся.

–  И сразу в монахи?

–  Нет. Помыкался сперва, - и глухо замолчал.

Кто бы другой, а Роберт допытываться не стал.

–  Сейчас в монастыре?

–  Послушник. Настоятель на постриг разрешения не дает. Говорит: в вере до конца не утвердился.

–  Тонзура-то откуда?

–  Сам выбрил. За то на меня отец Адальберон епитимью наложил: три ночи молиться в монастырской часовне, потом обойти окрестности со словом Божьим.

–  Одного отправил?

–  Епитимья, она на то и дается. Да я не в претензии. Пошел с легкой душой. Год за стенами просидел. Так мне там все надоело!

–  Часто вас по окрестностям посылают?

–  Я - первый за год. Слух прошел нехороший. Шалит кто-то в округе.

–  Кто, не знаешь?

–  Теперь-то знаю. В лицо видел. Только откуда они вылазят… не уверен пока.

–  Тебя как величать-то, святой отец?

–  Теобальт, я, вассальный рыцарь барона Конрада Монфора. Был. А сейчас, сам не знаю - кто. Ни Богу - свечка, ни черту, прости Господи, кочерга.

Бывший вассальный рыцарь замолчал, переводя дыхание.

–  Я тебя буду звать: отец Теобальт.

–  Нельзя. Непострижен.

–  Да кто нас в лесу услышит?

–  Он, - послушник ткнул пальцем в небо.

–  Не все ли Ему равно, как один воин обращается к другому?
– усмехнулся Роберт.

–  А не богохульствуешь ли ты, сыне?

–  О, слышу голос священнослужителя!

Теобальт только крякнул.

Вначале своего негаданного путешествия, выставленный за ворота обители отцом Адальбероном с посохом в руках да малым узелком, в котором одиноко болтался кусок ле-пешки, послушник Теобальт двинулся по натоптанной тропе в обход баронских владений Барнов к единственному знакомому в округе месту - Дье. В этой деревне они останавлива-лись, когда год назад вместе с монахом-провожатым шли в монастырь. Легкая, желанная до-рога по летнему, пронизанному светом и теплом лесу, сама стелилась под ноги. Не смущала даже перспектива двух ночевок в лесу.

Надо было год сидеть за сырыми, недавней постройки стенами, чтобы по-новому взглянуть на товарной мир. Если бы год назад Теобальту сказали, что взрослый, битый жиз-нью мужчина и воин не из последних, по-детски начнет радоваться каждой травинке - не поверил бы.

–  Вот славно-то, - твердил он, то и дело останавливаясь у цветущего орешника или, склонившего набок головку колокольчика. Славно - блеск ручейка в чистой зелени.

В светлом полуденном мареве и покое леса растворялись боль и горечь, накопившиеся еще в Палестине и тоска, присоединившаяся после возвращения на руины, бывшие некогда его домом. Надо было год прожить в склепе, который по недоразумению назвали монастырем, чтобы вновь почувствовать себя живым.

Дорога до Дье показалась вдвое короче, чем в прошлом году. Вечером он сноровисто разводил костерок, ломал мягкий лапник, кидал на него охапками свежую, до головокруже-ния пахнущую траву, падал в нее широко раскинув руки и вдыхал полной грудью чистый ночной воздух.

Дье встретило послушника настороженно. Он и в первое посещение не заметил у посе-лян большой радости от присутствия духовных особ, сегодня же, только за топоры не похва-тались.

Крестьянин на ближнем к лесу подворье, не сказав слова в ответ на приветствие, мот-нул головой - проходи - и подался к дому, на пороге которого топтались двое крепких пар-ней. Дальше ворота просто запирали перед носом послушника. Только в одном месте ему сунули в руки кусок засохшей лепешки.

Теобальта узнал староста. Иначе опять пришлось бы ночевать в лесу теперь уже на го-лодный желудок. Худой, невысокий, средних лет виллан с маленькими, близко посажеными глазами, вспомнил, что они останавливались на его подворье прошлым летом.

–  Нехорошее время ты выбрал для похода.

–  Исполняю волю настоятеля. А что случилось?

–  Разное. Ну, заходи, раз пришел.

Слово за слово Теобальт выспросил у неразговорчивого старосты и у молодухи, хлопо-тавшей у очага, о делах, творящихся в окрестностях. По их словам, ватага не то разбойников, не то странствующих рыцарей начала беспокоить хутора и поместья. Но сильно пострадал только один хутор у Большой пустоши. Там всех вырезали. В поместьях после морового поветрия людей осталось мало. Завидя опасность, они прятались. Никто и не думал браться за оружие. Разбойники налетали, забирали все мало-мальски ценное, угоняли скот. Если кто из жителей попадался на глаза - убивали, не жалея ни старого ни малого.

Нельзя сказать, что в прежние времена тут было совсем уже спокойно. Стычки между баронами - дело обычное. Но такого как сейчас местные леса не помнили.

–  Кто такие, откуда?
– послушник дохлебывал жидкий суп из надтреснутой глиняной миски.

–  С юга, - убежденно заявил староста. Но Теобальт заметил быстрый косой взгляд его невестки. Сама она, похоже, так не думала.

Даже если и врет, рассудил послушник, как за это осуждать? На мне не написано, вправду я по монастырской надобности иду или подсыл вражеский. А так: откуда, куда, кто - не ведаю, и сторону не ту показать - все беду от дома отведешь.

На расспросы как пройти в ближайшее разоренное поместье, староста ответил подроб-но, а потом спросил:

–  Чем питаться собираешься, господин послушник? Края там скудные, люди с голоду траву едят. На подаяние-то не больно надейся.

–  Меня со словом Божьим послали. Что до пропитания - лес прокормит.

Ночь он провел на сеновале. Под сопревшей прошлогодней соломой шуршали мыши, в открытую дверь тянуло холодком. Кто-то зашел на порог. Уже засыпая, Теобальт пробормо-тал сквозь дрему: 'кто тут'? Ему не ответили.