Утром опальный послушник исправно съел выставленный завтрак. Не отказался и от краюхи перемешанного с лебедой хлеба - староста несколько раз пожаловался на бедность - и пошел подметать полами рясы лесные дорожки.

Давно сомкнулись за спиной, разросшиеся на кромке леса кусты. Тропинку стиснули стволы, отступая только на небольших полянках да на взгорках. Лес звенел и переливался, вытесняя нехороший осадок, оставшийся от посещения людского селища.

Как намедни, ду-ша была готова открыться чистой простой красоте…

–  Теобальт!
– прозвенел вдруг совершенно неуместный в этой благости женский го-лос.

Тьфу, бес!
– плюнул послушник, относя крик на счет наваждения, часто в последнее время посещавшего крепкого не старого еще мужчину. Ну, никакие молитвы не помогали!

–  Послушник!

Теодора обернуться. За деревом, прижимая к груди дорожную сумку из крашеной ряд-нины, стояла старостина невестка. Ко дну сумки прилипли желтые хвоинки. Мужчина заце-пился за них взглядом. На них надо было смотреть, а не на женщину, своим голосом вмиг разрушившую мирное утреннее умонастроение.

Женщина несмело вышла из-за дерева и протянула сумку.

–  Я тебе поесть собрала.

–  Свекор узнает - не похвалит.

–  Изобьет.

Взгляд предательски сполз с прилипших к сумке хвоинок на руки, которые прижимали эту сумку к полной крепкой груди.

–  Чего ж бежала-то, коли знаешь, что изобьет?
– Теобальт говорил лишь бы запол-нить натянувшуюся между ними тишину. Чтобы пустота, в которую сейчас ухнут оба, стала твердой стеной из слов и не допустила… но стоял, как вкопанный, уже понимая: никакая си-ла не заставит его бежать от этой румяной, ладной, потупившей глаза женщины.

Потом Теобальт долго себя уговаривал, что помедли женщина, дай будущему монаху объясниться, может даже молитву прочитать, и отогнал бы беса. Только она не стала дожи-даться. Сумка выскользнула из рук. Женщина перешагнула через нее и пошла плавно и неот-вратимо. А потом обвила руками и зашептала, задышала, возвращая ему ощущение собст-венного тела, так остро, что он вновь почувствовал себя подростком.

Грехопадение послушника было сколь стремительным, столь и сладким. До плавающих в глазах белых кругов и мгновенно охватившей слабости.

Из легкого мимолетного забытья вывел шорох, Теобальт открыл глаза. Над ним скло-нилось лицо крестьянки.

–  Пойду, хватятся.

Легкое касание щеки, да рука, скользнувшая на прощание по груди. Шаги стихли зa поворотом тропы. Только коричневая сумка осталась между корней дерева, под которым ос-тался послушник.

Тропа уводила его на восход. Теобальт шел очень быстро. В спину подгоняло. Чем дальше он уходил от прогретой солнцем, грешной полянки, тем громче становился голос совести.

Как всякий человек, принявший решение, уйти в монастырь, в тяжелую минуту по искреннему движению души, Теобальт тогда не предполагал, что избранный путь - не чистая, выложенная кирпичом дорога в Горние выси, а извилистая тропа, полная тягот и соблазнов. Получалось: первое же испытание, посланное ему на том пути, он не прошел. Хуже того, сама дорога вдруг показалось чужой.

Погруженный в невеселые мысли он потерял направление и брел уже, не разбирая ку-да, не оглядываясь на потемневший лес, на тучу наползающую с севера.

Птицы попрятались. Деревья замерли в предчувствии грозы. Только человек в корич-невой рясе шел по лесу, тревожа настороженную тишину.

Невысокий, поросший травой холмик, вынырнул перед ним как из-под земли. На вер-шине бесшумно пошевеливал листьями одинокий куст орешника. Не в силах больше вести безмолвный спор с самим собой, Теобальт опустился на колени у подножья холма, молит-венно сложил руки и забормотал, мешая лангедол с латынью:

–  Господи, просвети сына своего! Или я не на ту дорогу встал? Господи, подай знак…

Первые тяжелые капли прочертили застывший воздух, и уже через мгновение темная стена дождя накрыла лес, высокую полянку и согнутую спину человека на ее краю.
– … я всю жизнь старался быть честным: не лгал, не крал. Убивал, конечно, но на то я и воин. Господи, я в Палестину пошел, когда Твой наместник нас туда призвал.

За чужими спинами не прятался, прости мне мою гордыню. Может, нельзя мне было в монастырь? Не прошел еще своего пути? Не искупил… Господи, Тебе ведомо, я ведь за стенами обители спрятаться хотел, забыть все, жить мирно, в молитвах. Прости мне трусость мою! Как жить дальше? Подай знак мне, недостойному…