В раздражении я повторял себе, что доказывать женщине собственное превосходство. — значит отказаться от своего главного достоинства. — способности научно мыслить.

Как правило, все действия семейной драмы идут за спущенным занавесом, но в конце пятого акта занавес вдруг поднимается. В те дни я был увлечен теориями Бергсона [157] и интеллектуализмом Ибсена, обсуждал их с моими «неповторимыми» и считал, что светильник жертвенности еще не зажегся на алтаре жизни Он илы.

Однако сейчас, оглядываясь на прошлое, я отчетливо вижу, что бог — создатель, творец всего живого — целиком овладел и душой и помыслами Онилы. Ей, старшей сестре, приходилось вести с мачехой упорную борьбу за маленького брата. Земля, которую держит на себе змей Васуки из пуран [158] , неподвижна.

Но мир страданий, которые тяжким бременем легли на плечи молодой женщины, вечно менялся под градом ударов. Одному лишь богу известны муки, терзавшие Онилу, ценно занятую хлопотами по дому. Во всяком случае, я ни о чем не догадывался. Я и не подозревал, сколько переживаний, отвергнутых усилий, униженной любви, тайного беспокойства живут рядом со мной под покровом молчания. Я считал, что главным в жизни Онилы стали банкеты в честь «неповторимых». Но сейчас я понял, что самым родным и близким человеком для Онилы был брат, из-за которого она столько выстрадала. Моей помощью пренебрегли, и я перестал интересоваться судьбой мальчика.

Тем временем в доме номер один по нашему переулку поселился жилец. Этот дом был построен известным калькуттским ростовщиком Удхобом Боралом. Его сыновья и внуки не пожалели сил, чтобы спустить все его состояние. Род пришел в упадок. В живых остались только две, вдовы, да и те никогда не жили в особняке, поскольку он был очень запущен. Изредка кто-нибудь снимал его для свадьбы или других празднеств. На этот раз в нем поселился помещик из Нороттомпура, раджа Шитаншумаули.

Кстати, я мог и не заметить этого неожиданного вселения. Дело в том, что, подобно Карне, родившемуся в доспехах, я появился на свет в кольчуге рассеянности, очень прочной и массивной, она служила мне надежной защитой от ругани, шума, сутолоки.

Нынешние богачи страшнее стихийных бедствий, потому что они противоестественны: У человека должно быть две руки, две ноги и одна голова… Если же число ног, рук и голов превосходит положенное, это уже не человек, а демон. Испокон века демоны стараются выскочить из своих естественных пределов и ужасным шумом и бесцеремонностью доставляют беспокойство как бренному, так и небесному миру. Не заметить их совершенно немыслимо, хотя в этом нет особой необходимости. Они-болезнь земли, их побаивается сам Индра [159] .

Вскоре я понял, что Шитаншу не человек, а сущий демон. Я никогда не мог себе представить, что один человек может производить столько шума. Со своими экипажами, лошадьми и целой армией слуг он казался чудовищем о десяти головах и двадцати руках. И огонь, изрыгаемый этим чудовищем, спалил стену, отгораживающую мой научный рай от остального мира.

Первая моя встреча с Шитаншумаули произошла на углу переулка. Главное достоинство. нашего переулка заключалось в том, что там мог безнаказанно прогуливаться даже такой, как я, рассеянный человек, который ничего не замечал вокруг. Я мог идти по переулку и рассуждать сам с собой о рассказах Мередита [160] , о поэзии Браунинга [161] или о стихах какого-нибудь современного бенгальского поэта, не опасаясь попасть в катастрофу. Но в тот день я внезапно услышал за спиной громкий окрик. Оглянулся и увидел пару огромных гнедых лошадей, запряженных в открытую двухместную коляску. Ее владелец сам правил, а кучер сидел рядом с ним. Бабу изо всех сил дернул вожжи. Я отпрянул к табачной лавке и спасся просто чудом. Бабу был вне себя от гнева… Еще бы! Не мог же он, беспечно правивший своей колесницей, простить столь же беспечного пешехода!

Я уже пытался объяснить подобные явления. Пешеход — человек обыкновенный, у него всего две ноги. У того, кто правит парой лошадей, их, по крайней мере, восемь, и он уже демон. Он занимает чересчур много места, отсюда и проистекают бедствия. Бог двуногого человека бессилен перед восьминогим чудом.

По законам природы я со временем должен был забыть и экипаж, и его владельца, потому что в нашем удивительном мире бывают вещи поинтересней, их и следует хранить в памяти. Но, увы, сосед производил гораздо больше шума, чем это полагается человеку обыкновенному. Так, о моем соседе, живущем в доме номер три, я при желании мог не вспоминать месяцами, но забыть хотя бы на миг о существовании соседа из первого номера было немыслимо!

По ночам его лошади, а их было около десятка, весьма немузыкально барабанили копытами по деревянному настилу конюшни, нарушая мой сон. По утрам же, когда его конюхи, а их тоже было около десяти, начинали скрести лошадей, мое доброе расположение духа бесследно улетучивалось. К тому же носильщики его паланкина были уроженцами Ориссы или Бходжпура, а привратники принадлежали к касте рыбаков Западной Бенгалии, и ни один из них не питал склонности к тихим и вежливым беседам. Таким образом, новый жилец, хоть и жил в доме совсем один, умудрялся производить шум бесчисленными способами.

Итак, новый сосед, бесспорно, был демоном. Он ни от чего не испытывал беспокойства, как сам Равана [162] , которого даже не тревожил храп его собственных двадцати ноздрей. Но войдите в положение его соседа. Небесный рай прежде всего поражал красотой своих пропорций, а дьявол, нарушивший райский покой и благодать, — несоразмерностью. И вот этот дьявол, оседлав мешок с деньгами, атаковал жилище обыкновенного человека. Его лошади, можно сказать, наступают на пятки скромного пешехода, а он, видите ли, приходит еще в ярость!