Но вдруг поднялся занавес, и начался пятый акт жизненной драмы. Накануне того памятного дня Онила ушла к мачехе и, вернувшись лишь на следующий день, заперлась у себя в комнате. Она знала, что вечером в честь полнолуния у меня соберутся «неповторимые» и надо приготовить угощение. Я постучал к ней, чтобы обо всем договориться. В ответ — ни звука.

— Ону! — крикнул я тогда.

Спустя несколько минут Онила отперла дверь.

— У тебя все готово для вечера? — спросил я.

Жена молча кивнула.

— Не забудь про пончики с рыбой и соус из чернослива, их любят все.

Выйдя из комнаты, я увидел Канайлала.

— Сегодня приходите все пораньше, Канай, — сказал я ему.

Канай удивился:

— Неужели мы соберемся сегодня?

— А почему бы и нет! — весело ответил я. — Все готово. — от книги новых рассказов Максима Горького и критических замечаний Рассела [165] на учение Бергсона до пончиков с рыбой и соуса с черносливом.

Канай остолбенело смотрел на меня.

— Не надо сегодня, «неповторимый», — помолчав, проговорил он.

В конце концов я добился от него, в чем дело. Накануне вечером мой шурин покончил с собой. Шородж провалился на экзаменах и, не снеся упреков мачехи, повесился на своем чадоре.

— Откуда ты узнал об этом? — спросил я Канайлала.

— Первый номер сообщил.

Опять он! А произошло это вот как. Узнав о несчастье, Онила не стала дожидаться экипажа, а, взяв с собой Оджодхо, вышла на улицу и по дороге в дом отца наняла извозчика. Ночью Шитаншумаули, узнав обо всем от Оджодхо, тотчас же помчался за ней, потом съездил в полицию и, взяв на себя все хлопоты, связанные с кремацией тела, оставался с Онилой до самого конца.

Взволнованный, прошел я на женскую половину дома. Я предполагал, что жена заперлась у себя в комнате. Но на этот раз она готовила соус из чернослива. на веранде перед кухней. По выражению лица Онилы я понял, что сегодя ночью рухнула вся ее жизнь.

— Почему ты мне ничего не сказала? — с укором спросил я ее.

Онила взглянула на меня и промолчала.

Я съежился от стыда, потому что, спроси она меня, «что могло это изменить», я не знал бы, что ответить. Что бы ни случилось в семье, горе или счастье, я всегда терялся.

— Брось все, Онила, — сказал я, — никто не придет.

— Почему? — спросила она, глядя на груду очищенного чернослива. — Я столько наготовила. Неужели все выбрасывать?

— Но мы не можем сегодня заниматься чем бы то ни было.

— А вы. не занимайтесь. Будьте просто моими гостями.

Слова Онилы несколько успокоили меня. «Не так уж сильно она переживает, — подумал я. — Значит, возымели свое действие мои беседы с ней».

Жена моя не могла похвастать ни способностями, ни образованностью, она далеко не все понимала, но в обаянии ей нельзя было отказать.

Вечером у нас собралось всего несколько человек. Канайлал не пришел. Не пришли все, кто играл в теннис у первого номера.

Я знал, что на рассвете Шитаншумаули уезжает и они приглашены- к нему на прощальный ужин.

Никогда еще Онила не подавала такого роскошного угощения. Будучи человеком расточительным, я все же не мог не отметить про себя, что денег была потрачена уйма.

Гости разошлись лишь в половине второго ночи. Утомленный, я отправился спать.

— Пойдем? — сказал я жене.

— Я прежде уберу посуду.

Проснулся я около восьми утра. Под очками, которые я накануне положил на маленький столик в спальне, лежал листок бумаги. На нем рукой Онилы было написано: «Я ухожу. Не ищи меня. Это бесполезно».

Я ничего не мог понять. Тут же на столике стояла жестяная шкатулка. Я открыл ее. В ней были сложены все украшения жены вплоть до браслетов (не было лишь железного браслета и браслета из ракушек). Здесь же, в шкатулке, лежала связка ключей, завернутые в бумагу рупии и мелкая монета — все, что осталось от расходов на месяц. Там же я нашел блокнотик со списком посуды и вещей, счета прачки, бакалейщика и молочника— словом, все, кроме ее адреса.

Постепенно я понял, что Онила ушла навсегда. Я обошел весь наш дом, потом дом тестя — Онила исчезла. Я никогда не задумывался над тем, что должен делать человек в моем положении. Сердце у меня разрывалось от горя. Неожиданно взгляд мой остановился на соседнем доме с плотно запертыми окнами и дверьми. У ворот, покуривая трубку, сидел сторож. Страшное подозрение обожгло душу: в то время как я весь ушел в изучение новейшей логики, старое как мир человеческое вероломство расставило сети в моей доме. О подобных явлениях я в свое время читал у таких крупных писателей, как Флобер [166] , Толстой, Тургенев, и с наслаждением тщательно исследовал их суть. Но мне и не снилось, что когда-нибудь такая банальность может случиться со мной.