Шрифт:
— Стоп, машина! — рявкнул Карайбог. — Где ты дом увидел?
— Будет дом! — горячо вступился за друга Полуяров. — Не в этом году, так в будущем. Построят! Надо вперед смотреть. Читай дальше, Алексей!
И Хворостов читал:
Дни идут. Свою простую дань им Мы несем, движенья заучив. Для растущих вкруг завода зданий Мы приготовляем кирпичи. Где пустырь был кинутый и голый, Где не слышно было голосов, Там теперь постройки шум веселый Покрывает высоту лесов. Пусть ноябрь багрец листвы полощет, День придет, как долгожданный друг, Мы получим новую жилплощадь С окнами высокими на юг. На руках тогда качая сына, В песне расскажу ему о том, Как с песком замешанная глина Превратилась в этот новый дом.Назар и тот разволновался, что с ним редко бывало:
— Сильно! Ей-ей, не хуже Демьяна Бедного! Талант у тебя, Лешка!
Петрович поддержал:
— Только в землю не зарывай!
— Вернее сказать — в глину! — уточнил Карайбог.
Прошло всего несколько дней после литературного утренника, как на зарой явился Семен Карайбог в мрачнейшем настроении, словно после пасхального перепоя.
— Ты что, яп-понский бог, сочиняешь? — с ходу набросился он на Хворостова. — На кого клепаешь?
Оробевший Алексей залепетал нечто невразумительное. Даже мерин Чемберлен прижал уши: как бы не огрели лопатой под горячую руку.
— Полюбуйтесь, что сочиняет новый Демьян Бедный! — Карайбог вытащил из кармана помятую газету. — По своим товарищам бьет.
В газете на четвертой странице под рубрикой «Маленький фельетон» были напечатаны стихи рабкора Алексея Хворостова под названием «Тетя Мотя».
— Что такое? — заинтересовался Петрович.
— Давайте я прочту! — поспешно предложил свои услуги Сергей. Семен с подозрением посмотрел на Полуярова, но газету дал:
— Читай!
В фельетоне говорилось о том, что против проходной кирпичного завода живет некая шинкарка тетя Мотя, тайно торгующая самогоном. В дни получек к ней тянутся рабочие. И Сергей Полуяров прочел со смаком:
У шинкарки тети Моти Самогон достать легко. И живет она напротив, Ну, совсем недалеко. Там и пиво, там и водка, Закружится голова. И сама она красотка, Расторопная вдова. На работе лица хмуры, Вниз опущены усы, Разговоры, перекуры, Кое-как идут часы.Красочно описал автор сам процесс возлияний:
В час обеда мчится всяк к ней, Точно в свой родимый дом, Выпьет стопку, крепко крякнет И закусит огурцом.Сергей Полуяров стишки прочел с чувством, со значительными паузами, без единой запинки. Похоже было, что читает он их не в первый раз. Хотя фамилий посетителей шинкарки автор фельетона не назвал, Карайбог сердился не зря. Заройщики догадывались, что среди клиентуры тети Моти Сема был не последним.
Алексей оправдывался:
— Я сам видел, как у ее крыльца один наш рабочий ничком лежал. Разве хорошо!
Карайбог презрительно усмехнулся:
— Ничком! Не тот пьяный, что ничком падает, а тот пьяный, что навзничь. Понимать надо!
Впрочем, Семен скоро успокоился и, когда Хворостов повез к прессу очередную вагонетку, уже с усмешкой повторил:
— «Выпьет стопку, крепко крякнет и закусит огурцом…» Вот шельмец! Точно подметил, а ведь сам ни разу к Матрене Ивановне не наведался. Что значит писатель!
— А ты ей, Сема, немало получек отнес? — заинтересовался Полуяров. Карайбог только вздохнул:
— Что выпито, того не съешь!
В один из последних дней августа Алексей Хворостов пришел на работу до крайности взволнованный:
— Я, товарищи, к вам с просьбой. Посоветуйте. Горком комсомола дает мне путевку в Москву, на учебу. Как считаете?
Новость неожиданная. Из зароя, из ямы, вдруг берут их товарища и посылают прямо в Москву.
— Где учиться? — первым делом поинтересовался Полуяров.
— На рабфаке. Есть в Москве рабфак искусств. На улице Мясницкой, дом номер двадцать один.
— Рабфак искусств… — значительно протянул Назар. Для него, да и для всех заройщиков, название рабфака прозвучало интригующе. Рабфак искусств! Словно в их яму нежданно залетела яркоперая невиданная птица.