Мне тридцать пять лет, и я инвалид. Война, как мне думается, продлится еще года два-три, для меня же она окончилась. Меня не пугает мое будущее. Я не кадровый военный, по образованию математик, у меня надежная и любимая гражданская специальность. Семьи у меня нет. До войны не успел жениться. Раньше думал, что не хватало времени на ухаживания и прочее, а теперь знаю: не женился потому, что не встретил такой женщины, как вы. Сейчас меня увезут в тыл. У меня одна к вам просьба: сохраните этот конверт.

Только теперь Нонна заметила, что во время всего разговора полковник держал в руке небольшой серый конверт. Он протянул его Нонне. С чувством какой-то боли и даже страха Нонна взяла конверт.

— В нем мой адрес. Если через год, через пять, через десять — когда угодно — вы напишете мне одно слово, я буду у ваших ног. Я ничего не преувеличиваю. Моя любовь к вам навсегда. Она может быть самым большим счастьем моей жизни. Но может… Одним словом, знаю твердо: она навсегда!

…Уехал санитарный поезд, увез полковника с нахмуренным, строгим лицом. Остался у Нонны серый конверт с его адресом. Порой, в минуты тоски и одиночества, ей казалось, что она могла бы полюбить такого человека. Если бы, если бы… «Сергей, Сергей! Что же мне делать?..»

Где Сергей? Она видела столько раненых, полумертвых и мертвых мужчин, и порой казалось: наивно думать, что на такой войне уцелеет Сергей. Еще в январе сорок второго года, собравшись с духом, она послала письмо Сергею Полуярову на полевую почту, номер которой сообщили ей по телефону из Главного управления кадров Наркомата обороны.

Прошел месяц, другой… Ответа не было. Не дошло ли письмо? Или не хочет отвечать Сергей? Или…

Летом того же года в Москву из Ашхабада примчалась Ядвига Аполлинариевна. Приехала за какими-то материалами для докторской диссертации Владимира Степановича, но верней всего, чтобы взглянуть на квартиру, на дорогие ее сердцу вещи. В свое письмо Нонне она вложила открытку Якова Макаровича. Бывший муж поздравлял Нонну с днем рождения. Нонна усмехнулась: вот память у человека! Она сама забыла о такой дате. До нее ли!

Других писем на ее имя, с умыслом подчеркнула мать, не было.

Где же ты, Сергей?

На географической карте, вырванной из школьного атласа, гвардии сержант Назар Шугаев каждый день отмечал продвижение на запад Красной Армии. Услышит по радио или прочтет в дивизионной газете очередную сводку «От Советского информбюро», сразу же вытаскивает из нагрудного кармана гимнастерки аккуратно сложенную карту и отмечает карандашом освобожденные от врага города и крупные населенные пункты.

Война стремительно двигалась на запад, и такие пункты в сводках назывались почти ежедневно. Когда в очередной сводке появился город Харьков, Назар написал письмо родителям. Пока дойдет письмо, наши войска освободят родную местность. Живы ли отец и мать, пощадили ли стариков гитлеровцы и нет ли каких сведений о Настеньке, уехавшей с ребятами в эвакуацию в Саратов и как в воду канувшей, не приславшей ему ни одного письма. Ответ пришел быстро, даже быстрее, чем он ожидал. Старшина роты, ездивший в штаб полка за газетами, ввалился в землянку и гаркнул:

— Танцуй, Назар!

Назар готов был танцевать и без команды: в руках у старшины письмо. Из дому. Больше ни от кого он писем не получал. Схватил письмо, уселся в уголке подальше от любопытных глаз. Товарищи понимали: давно не получал писем Назар Шугаев.

Назар сразу узнал: адрес написан Настенькиной рукой. Почему? Она же сама в своем последнем письме осенью сорок первого года писала, что с ребятами эвакуируется в Саратов. Как вышло, что они оказались дома? Почему не уехали? Разорвал конверт. В глаза бросились Настенькиной рукой написанные сухие, как пепел, слова:

Что случилось? Почему так холодно и отчужденно написала Настенька:

Так спокойно и холодно могла обратиться к нему только другая, чужая, а не любимая и ласковая Настенька.

«Пишу тебе ночью, чтобы успеть до работы отнести письмо на почту. Твои родные вчера получили от тебя первую после освобождения нашего города весточку. Я твоего письма не читала, но моя подружка Оля (ты ее должен помнить, черненькая такая, она со мной еще у пресса на кирпичном заводе работала) теперь служит на почте и вчера вечером принесла мне бумажку с номером твоей полевой почты.

Назар! Нет больше в живых нашего Лешеньки. Как погиб наш мальчик, я тебе сейчас опишу. Только не знаю, о чем прежде писать. Мысли в голове путаются, я теперь совсем бестолковая стала…

Спешу с письмом, чтобы оно пришло к тебе раньше, чем письмо твоих родителей. Все, что тебе напишут твои папа и мама, — правда. Так и знай — правда! Но я хочу тебе все рассказать сама, чтобы ты все узнал от меня. А напишу я тебе, Назар, очень страшное, и ты приготовься к самому страшному. Больно думать, что, когда ты на фронте воюешь с фашистами, я наношу тебе такой удар в спину, как какой-нибудь враг или предатель. Но так уж получилось! Мне тоже очень тяжело, и я плачу, но писать нужно…