Тоник толкает стеклянную вращающуюся дверь, пропускает Ирэн вперед. Их засасывает внутрь, и свет дня, едва проникающий в холл нижнего этажа гостиницы «Астория», меркнет, сгущается до искусственного. Они направляются к лифту. Адмирал в черной с золотом униформе преграждает путь.

— Номеро?!..

— Три девять три, — говорит Тоник совершенно спокойно.

— Нельзя!

Бела Будаи стремительно выбрасывает указательный палец в сторону Ирэн. Тоник сжимает зубы. Его бледные щеки слегка розовеют.

— Она со мной.

— Nem. Здесь не живет…

Бела Будаи тычет пальцем в Ирэн, в пол, в Тоника, расставляет акценты. Масленые глазки бесцеремонно скользят по тоненькой девичьей фигуре. Юнга Тоник сдерживается из последних сил. Юнга Тоник-Биль играет желваками. У юнги Биля стиснутые зубы, он видит берег сквозь морской туман…

— Убери руки, падла.

Юнга делает шаг вперед.

— Пошли, стронцо, выйдем, — тихо говорит юнга Тоник. — Потолкуем, каццо.

— Потолкуем?!..

Взгляд адмирала сразу становится бессмысленным, как у нахохлившейся птицы какаду.

— Поговорим, — коротко поясняет Тоник.

— О! Поговорим! Да? Пожалюста?!.

Он плохо понимает по-русски. Он вообще не понимает ни хрена.

— Подожди меня здесь, крошка, — кивает на красный диванчик у двери юнга Тоник. Я скоро вернусь.

Крошка Мэри-Ирэн остается на берегу. Она стоит в тумане голубом. А юнга Биль ей верит и не верит. И машет ей подаренным платком…

Они выходят через маленькую боковую, почти незаметную снаружи дверь рядом со стойкой рецепции. Юнга Биль и огромный боцман Боб. Боцман Боб по кличке Адмирал Бела Будаи.

— А ну-ка, Боб, поговорим короче, — говорит Тоник. — Как подобает старым морякам. Я опоздал всего лишь на две ночи, но эту ночь без боя не отдам…

Он только успел это сказать, как почувствовал легкий толчок в спину. Оглянулся. Перед носом закрылись двери лифта, автоматически захлопнулись, и кабину понесло наверх. Побежали, вспыхивая по цепочке, номера этажей.

— Ушел, каццо! — с досадой думает Тоник об этой суке боцмане. — Ушел, стронцо! Порка мадонна!

Тоник еще многое хотел бы сказать этой тесте ди каццо, этому дребанному адмиралу, но кабина замирает, щелкает контакт, двери открываются — тоже, конечно, автоматически — и Александр Григорьевич Фан, Саня Скаковцев, уже спешит по коридору ему навстречу.

— Тоник! Наконец! Ну что, разыскал красотку?

— Разыскал, — без всякого энтузиазма отвечает Тоник. — Она внизу. Этот каццо ее ко мне не пускает.

— Сейчас все уладим. Заходи! Господи ты боже мой!..

Они входят в кабинет.

— Ты, Сань, позвонил бы кому надо, что ли?

Александр Григорьевич радушно улыбается. Круглое лицо лоснится. От глаз разбегаются лучики.

— Не беспокойся. Она уже в номере.

— В каком номере?

— В твоем — триста девяносто третьем. В каком же еще!

— Порка мадонна! Ну спасибо, коли не шутишь.

Тоник дергает дверь.

— Сань, открой. Я пойду к ней.

Александр Григорьевич будто не слышит. Он думает о своем, морщит покатый лоб.

— К тебе загляну попозже. Слышь? А то Платон скоро вернется.

— Не скоро. У него ведь прием в «Матьяш пиллз».

Александр Григорьевич достает из кармана брюк брелок в виде буквы F, откупоривает бутылку емкостью 0,33 л с желтой шипучкой «фантой» — фирменным напитком Следственного Отдела, разливает в тяжелые хрустальные стаканы с утолщенными днищами.

— Вам не тесно вдвоем в одном номере?

— Нормально, — говорит Тоник. — Я ведь вроде его секретаря. Что называется, при нем…

— А разве не сам по себе? Не по своим звукооператорским делам приехал в Будапешт? Не по светотехническим?

Александр Григорьевич медленно глотает лопающиеся пузырьки.

— Вообще-то конечно, Сань. Если разобраться…

Тоник выпивает из своего стакана залпом. Мелкие пузырьки расслабляющим кипятком бегут по жилам.

— Да ты разденься, здесь жарко.

Сам Александр Григорьевич скидывает свой мышиного цвета пиджак, вешает на спинку рабочего кресла.

— Кондиционеры ни к черту…

Тоник распускает кожаный пояс, расстегивает пуговицы на кожаном пальто. «Да, — думает. — Ну и клевое у него оборудование! Одни эти ручки-штучки чего стоят. Что ты!.. Фирма… Свистнуть бы, конечно, отвинтить…»

— Я, ты знаешь, могу Платона и у себя устроить.

— Где?

— Да прямо тут…

Александр Григорьевич опускает глаза, загадочно улыбается. А вот Тонику не нравится эта его кривая улыбочка. И то не нравится, что за глаза он называет Платона только по имени, без отчества. Писатель все-таки. Мог бы и повежливее.