Доцент Казбулатов удовлетворенно кивал, улыбался, а тот, к кому был обращен этот в некотором роде футурологический тост, почти не прикасался к еде. Он сидел, как невеста, с опущенными глазами и от стеснения теребил скатерть, ни на минуту не забывая, впрочем, о рюмке Павла Игнатьевича.

Целый каскад коротких и продолжительных выступлений профессора Стружчука взбудоражил молодого человека, сидевшего рядом с Триэсом. Его призывные взгляды как бы умоляли Сергея Сергеевича поскорее продолжить и развить мысль словоохотливого профессора.

Триэс не вполне понимал, чего от него хотят. С какой стати он оказался здесь? Где сейчас Инна? И вообще — что все это значит? Однако на него выжидающе поглядывали то с одной, то с другой стороны стола, и он тоже вынужден был произнести тост, впрочем, весьма невразумительный. Опекающего Триэса молодого человека сказанное им несколько разочаровало — особенно по контрасту с горячей, многообещающей речью Павла Игнатьевича Стружчука, но он все же старался не показать виду и не терял надежды, ибо впереди их ждала не одна встреча, не один совместный обед, самым естественным образом незаметно переходящий в товарищеский ужин.

Хотя в тот вечер Сергей Сергеевич и не оправдал заветных чаяний хозяев, он оказался не на последнем месте в этом своеобразном конкурсе красноречия, поскольку доктор из Москвы вообще не произнес ни слова. Он только ел за двоих и время от времени коротким кивком головы благодарил изо всех сил старающегося обслужить его должным образом милейшего, приятнейшего молодого человека.

Так что Павлу Игнатьевичу пришлось отдуваться за всех. К счастью, он был полон энергии и в перерывах между тостами тискал то молодую сотрудницу справа, то молодого человека слева. Сотрудница сосредоточенно ела в те промежутки времени, когда ей не мешал научный руководитель, пила ограниченно и лишь изредка растягивала жирные от плова губы в жалком подобии улыбки.

Далеко за полночь доцент Казбулатов подводил итоги. Подготовительная работа по организации научной конференции в Приэльбрусье близилась к завершению. Итоги, прямо надо сказать, были обнадеживающие. Три доктора наук, двадцать шесть кандидатов, более ста неостепененных научных сотрудников. Прибытие на первую химическую зональную конференцию столь представительных делегатов рассматривалось доцентом Казбулатовым как внушительная победа. Давно созрела настоятельная потребность наладить более тесные контакты с научными учреждениями других регионов, воспитать собственные высококвалифицированные кадры, принять меры для дальнейшего повышения уровня научных исследований в Приэльбрусье. Принимая близко к сердцу судьбу родного края, доцент Казбулатов верил, что эта конференция поможет хотя бы отчасти решить ряд первоочередных проблем. Уже имелось принципиальное согласие руководства на строительство нового института, закупалось оборудование, в том числе весьма уникальное, дефицитное и дорогостоящее, однако уже долгое время оставался неясным вопрос, кому предстоит работать на нем и чем конкретно займутся вновь организуемые лаборатории. Важно, конечно, было начать, сделать первый шаг, убедить руководителей и общественность края в необходимости развития химической науки именно здесь, в Приэльбрусье, и безграничный энтузиазм доцента Казбулатова сыграл во всем этом не последнюю роль.

Он посылал в университеты и институты крупных городов своих детей, племянников, более далеких родственников — всех, кто мог учиться и после возвращения в Приэльбрусье посвятить себя развитию приэльбрусской химической науки. Таким образом, те молодые люди, которых Триэс видел сначала в вестибюле гостиницы, потом за гостеприимным столом, были, без сомнения, братьями из трудовой династии Казбулатовых. Если и не родными, то уж наверняка троюродными.

В одноместном гостиничном номере — «Штабе конференции» — доцент Казбулатов при ярком свете настольной лампы разбирал поступившие к нему в конце дня сводки. Его заостренное книзу лицо, как бы все в кинжальных порезах глубоких морщин, носило привычно скорбное, традиционно суровое выражение, подчеркнутое тонкой линией губ и усиленное впалыми щеками, всякий раз зарастающими ближе к ночи жесткой, густой щетиной.

Сверяя сводки, касающиеся так называемого актива конференции, доцент Казбулатов возле каждой фамилии делегата ставил галочку или кружок, а против фамилии Стружчука поставил то и другое, поскольку Павла Игнатьевича вместе с молодой сотрудницей доставили прямиком в его одноместный номер гостиницы «Приэльбрусье». Несмотря на тог что из-за потворства традиционному кавказскому гостеприимству язык уже плохо слушался Павла Игнатьевича, его обуяла вдруг жажда деятельности, и он изъявил желание еще поработать у себя часок-другой.

Около фамилии Степанова также появилась карандашная птичка. С ним тоже все обошлось как нельзя лучше. Живым и невредимым Сергей Сергеевич был доставлен в Дом почетных гостей, где с большим трудом и по большому знакомству доценту Казбулатову от имени Оргкомитета удалось выхлопотать три отдельные комнаты. Он, кстати, был не только доставлен туда, но и благополучно поднят на второй этаж по винтовой лестнице.

Рядом с фамилией доктора из Москвы доцент Казбулатов нарисовал нечто вроде исчезающей в морской дали чайки и два столь же тонких, сколь и больших вопросительных знака. Первый наверняка касался угрюмого молчания гостя за столом, а вот к чему относился второй, было ведомо одному доценту.

По примеру крупных международных симпозиумов, организовали Дамский комитет, который возглавила и в который входила пока одна лишь Калерия Николаевна Пони. Вместе с мужем, любезно согласившимся содействовать развитию химической науки в Приэльбрусье, ее пригласили на конференцию в качестве гостьи. В силу ряда причин организационного характера, влиятельного мужа поселили отдельно, но Калерия Николаевна оказалась женщиной в высшей степени деликатной. Она не была в претензии и даже не потребовала для себя отдельной комнаты. Характер будущей деятельности Дамского комитета еще не вполне прояснился, однако другой почетной должности для Калерии Николаевны как-то не удалось подыскать.