Время от времени появлялся Ласточка, занимал деньги и уносился в Лютамшоры за снаряжением для грудного ребенка.

По утрам Гурий вместе с лаборантками занимался кротонами, которые с некоторых пор конспирации ради они стали называть б у т о н а м и. По окончании же рабочего дня, когда обе лаборантки исчезали, а за стеной раздавался характерный щелчок замка Правой лаборатории, Гурий и Инна целиком отдавались нелегальным алхимическим таинствам. Вообще стоило институту затихнуть, как возникало умиротворяющее, сладостное чувство дома.

Лишь теперь, постоянно обращаясь к Гурию за советами и практической помощью, Инна смогла оценить его дар прирожденного экспериментатора. Это был уже другой человек, совсем не тот, кого она знала раньше, — любезный, предупредительный, отзывчивый. Он собирал для нее сложные приборы, сочинял какие-то хитроумные приспособления, всегда был готов предложить воспользоваться своими результатами. Из вечно голодного волка, можно сказать, прямо на глазах у Инны Гурий Каледин превращался в эдакого добропорядочного, задумчивого, немного флегматичного пса. Ежедневный двенадцатичасовой труд оказывал на него самое что ни на есть облагораживающее действие.

Сколь ни было удивительным преображение Гурия, ему при желании все-таки можно найти разумное объяснение. А вот как удалось Инне после злополучной истории с теткой не только поправиться, приобрести прекрасный цвет лица, но и расцвести в истинном смысле этого слова после целого месяца напряженнейшей работы во вредных условиях химической лаборатории?

Уж не в кетенах ли и впрямь таилась причина удивительных перемен? Но почему тогда столь разно действовали они на людей: одни худели, другие полнели, тогда как третьи страдали от головной боли и падали в обморок?

ГЛАВА XVII

ИЗМЕНЕНИЯ. ПЕРЕВОДЫ

Кажется, кто-то из древних сказал: «Изменишь одно — переменится и другое». Но существовала ли причинно-следственная связь между похудением Гурия Каледина и поправкой Инны, которая, безусловно, ей шла; между некоторыми изменениями в руководстве Института химии и прекращением обесцвечивания глаз у сотрудниц Правой лаборатории? Широко известно, что некоторые крупные изменения способны вызвать мелкие перемены — и наоборот, однако кто взялся бы категорически утверждать, что Гурий похудел лишь потому, что не мог утолить свой бешеный аппетит, а Инна поправилась из-за склонности некоторых женщин к полноте в определенном возрасте? Во-первых, Инна еще не достигла того возраста, а во-вторых, она ежедневно приносила из дома еду и подкармливала Гурия, который, однако, тоже теперь уверял, что много есть вредно.

Таким образом, пока безродный волк превращался в породистого домашнего пса, Гурий Каледин понемногу превращался в Валерия Ласточку, ибо «есть вредно» — были, безусловно, его слова.

Менялось все: вывески на дверях кабинетов, наименования отделов, их численность, неустойчивая осенняя погода, сами люди, характер их служебных взаимоотношений, и даже намертво приклеенная к кафельной стене одного из отсеков лабораторного корпуса бумажка с корявой надписью от руки: «Убедительная просьба не безобразничать в туалете» — оказалась сорванной — видимо, в связи с тем, что безобразия наконец прекратились.

Ревизоры закончили нелегкую свою работу и удалились, а заведующий отделением товарищ Белотелов Самсон Григорьевич все продолжал худеть, хотя ни в какой физический контакт с кетенами не вступал и худеть ему дальше было решительно некуда.

Бывший футболист Викентий Петрович Белоуков, как уже говорилось, тоже переменился и, по мнению большинства сотрудников, — к лучшему. Он стал замечательно вежлив, терпелив, терпим и внимателен к посетителям. Он первым здоровался, невзирая на ранги, обращался к сотрудникам на «вы», прекратил проводить разъяснительные и воспитательные беседы, безропотно подписывал любые бумаги, и горделивое удивление на его лице сменилось устойчивым выражением неиссякаемого дружелюбия.

Вопрос о злоупотреблениях при строительстве институтских дач повис в воздухе. Даже наиболее осведомленным и проницательным он казался неясным и темным. И пока вопрос висел, точно шаровая молния, залетевшая в комнату, пока заместитель директора по общим вопросам и заведующий отделением сидели на своих казенных местах, а их подчиненные — на своих, пока сохранялось это состояние неустойчивого равновесия, обе палаты представителей, верхняя и нижняя, проявляли должное взаимоуважение и выдержку. Со стороны же казалось, что ничего особенного не происходит.

Однако вскоре бесследно исчез куда-то Самсон Григорьевич Белотелов. За ним — почти сразу — Викентий Петрович Белоуков. Первый по общественной линии, второй по административной заправляли строительством институтских дач. Того и другого как ветром сдуло. Говорили разное: и что Самсон Григорьевич уволился по собственному желанию, и что его по запросу сверху перевели на работу в другое ведомство. Иные искали причину в резко ухудшившемся вдруг состоянии здоровья Самсона Григорьевича. Во всяком случае, сведения о том, что врачи якобы предписали ему переехать в иной климатический пояс, были почерпнуты, кажется, из самых достоверных источников. А острые языки тем временем уже пустили гулять по всему институту крылатую фразу: «Маляром был — маляром и остался», — хотя вряд ли первая рабочая профессия Самсона Григорьевича имела прямое отношение к его очередному служебному переводу. Но самым, пожалуй, невероятным был пущенный кем-то слух, что с Самсоном Григорьевичем, предпринявшим уже кое-какие шаги для выделения отдела информации в отдельный институт, директором которого он сам собирался стать, все случившееся было нарочно подстроено. На ученом совете в день его юбилея было специально предложено ходатайствовать о присуждении ему почетного звания, и ходатайство это было намеренно не согласовано с членом-корреспондентом Скипетровым, что и вызвало его ярость.