О господи, мы жаждали новизны, свежести, открытий! Среди более чем тридцати вполне правоверных учеников и последователей Южного, мы, кстати сказать самая молодая группа лаборатории, ощущали долг перед человечеством, желание, жжение, потребность быть иными. Неверно утверждать, что из этой потребности родилась наша тема. Скорее наоборот. Мы ощущали себя солью земли, забывая о том, что самой землей был как раз Б. И. Южный и его праведные сотрудники.

Еще до поездки во Львов я замечал, как в последнее время что-то происходит с нашим поколением. Будто жили мы каждый сам по себе, растворенные в большом деловом мире, — и вдруг кто-то невидимый протрубил сбор тридцатилетним, мы побежали и стали строиться по росту. Должностной мир менялся на глазах: старики уступали место молодым. К нам приглядывались, нас выдвигали, на нас надеялись. И мы торопились — каждый по-своему.

Тем временем, как иные наши друзья бойко взбирались на близлежащие холмы и холмики и укреплялись там, мы лезли на гору по вертикальной стене. Жизнь гудела где-то внизу, под нами, Южный неистовствовал, уговаривал, угрожал, соблазнял, а мы словно оглохли от высоты.

8

Телеграмма

Лукино 27183 31 1540

Москва Г-146 Фрунзенская набережная 40/2 кв. 56

Березкиной

Я у мамы буду Москве через три недели

Андрей

9

На львовской конференции я прочитал сорокаминутный доклад, хотя программой в соответствии с нашей старой, прошлогодней заявкой предусматривалось десятиминутное сообщение. Зимой окончился некий затяжной индукционный период в работе — период накопления экспериментальных данных. Как на проявляемой фотографии, начала проступать цельная картина, фрагменты которой писались в течение десяти лет. Словно до сих пор мы владели множеством драгоценных и даже по-своему красивых черепков, а однажды смогли вдруг собрать из них, восстановить разбитый сосуд, не только прекрасный по форме, но и неожиданный по своему назначению. Это произошло как раз в те несколько месяцев, когда отпечатанная программа конференции лежала на одном из рабочих столов в нашей триста сорок третьей комнате.

Пора было вступать в большое дело. Пробил наш час. Мы заново подготовили демонстрационный материал — двадцать слайдов, и, приехав во Львов, я думал только о том, удастся ли заполучить необходимое для доклада время. Дать его мог только один человек, к которому я и обратился.

— Знаете, — сказал он, — всем молодым докладчикам почему-то не хватает времени. Думаю, в этом сказывается отсутствие дисциплины мышления.

— Вместо частного сообщения мне необходимо сделать общий доклад.

— Во-первых, нужно было думать об этом раньше, а во-вторых, — сказал председатель, — во-вторых, молодой человек, не стоит занимать внимание квалифицированной аудитории в течение часа, когда достаточно десяти минут.

— За это время я берусь доказать вам обоснованность моей просьбы.

Не думаю, что в другое время я или иной на моем месте решился бы разговаривать с академиком подобным образом. Но тогда я чувствовал силу, наше право осчастливить мир и потому, возможно, излишнюю резвость. Скорее из педагогического желания проучить меня за дерзость, нежели из любопытства, председатель присел на одно из боковых сидений в конференц-зале.

— Только самое главное, — сказал он. — И пожалуйста, короче. Нарисуйте, что хотите сказать, — так будет быстрее. К счастью, имеется возможность с помощью двух-трех символов сказать то, на что другим требуются километры слов.

Я нарисовал на листе бумаги несколько схем реакций.

— Укажите условия.

Я сделал это также молча.

— Чем объясняете столь неожиданный результат?

«Нашим ослиным упрямством, — хотел я сказать, ликуя. — Верой в то, во что никто, кроме нас, не верил».

— Особой формой радикального состояния.

— Какой именно?

— Пока не знаю.

— Есть доказательства?

— Да.

— Нарисуйте.

Я нарисовал.

— В самом деле. Ваши соединения токсичны?

— Мы преследуем фармакологические цели.

— Простите, вы из какой организации?

Я назвал.

— Г-м.

— Могу ли я надеяться?

— Надеяться на что?

— Что мне дадут время.

— Разумеется. Нужно только посмотреть программу и решить, когда это лучше сделать.

Свой доклад я прочитал на второй день и потом почти не появлялся на заседаниях, потому что все оставшиеся дни мы проводили вдвоем с Ингой. Происходящее в конференц-зале постепенно теряло смысл, я точно проваливался куда-то.

10

Погода во Львове стояла странная. С утра несколько раз принимался идти дождь, потом светило солнце, улицы подсыхали, и снова дождило.

В левой руке я держал ключ с подвешенной к нему деревянной грушей и поднимался по пологой гостиничной лестнице. На площадке второго этажа меня остановили:

— Вам уведомление на телефонный разговор с Москвой.

Откуда Катя узнала, что я остановился именно в этой гостинице? Может быть, я писал ей, а теперь забыл? И зачем ей понадобилось говорить со мной по телефону?.. Что случилось? С Лелей? С ней самой?