Но у меня немного другая история. За свой проступок я была наказана сполна.

Мы жили с отцом и младшей сестрой в маленьком провинциальном городке. Мать умерла через год после рождения сестры. Впрочем, городок был маленький, все знали друг друга в лицо, и мы были постоянно окружены заботой соседей. Да и отец любил нас и отдавал все свои силы для того, чтобы мы выросли в атмосфере домашнего тепла.

Но у отца была одна… скажем так, «священная корова». Он был приверженцем одной старой, давно забытой религии. Я уже даже не помню её названия – была слишком маленькой, чтобы обращать на это внимание. Но эта религия не имела ничего общего с ветвями христианства, с исламом или буддизмом – скорее что-то такое языческое, хотя и называть это язычеством, как я сейчас думаю, было бы неправильно. На третьем этаже нашего дома в одной из комнат находилось святилище. Дверь была всегда заперта, и отец никого из нас никогда туда не пускал. Только несколько дней в году отец открывал дверь, заходил в святилище и надолго уединялся там.

Отец был не одинок в своей религиозности – больше половины жителей городка тоже были приверженцами этой странной веры. Сейчас я не могу ничего сказать о том, каковы были её основные принципы, как звали бога или богов – я вообще ничего не могу сказать об этой религии, поскольку все это было в раннем детстве и из памяти уже многое стерлось. Отец никогда нам о своей вере не рассказывал. И, что сейчас кажется мне удивительным, даже не пытался нас в эту веру обратить. Впрочем, возможно, что она не была предназначена для детей. Наверное, это было правильно.

Она замолчала и о чем-то задумалась.

— Мне было семь, младшей сестре – пять. Думаю, вполне понятно, что нам было ужасно интересно заглянуть в эту комнату и увидеть, что же там происходит. И однажды мы решились. Был какой-то городской праздник, все жители вышли на улицу в разноцветных одеждах, пели и веселились. Отец тоже ушел. А мы с сестрой, воспользовавшись его отсутствием, взяли отцовский молоток и поднялись на третий этаж. С большим трудом мы сбили молотком тяжелую щеколду, запирающую дверь, и вошли в комнату.

Это была комната без мебели, стены её были окрашены в розовый, а рядом с одной из стен стоял странный предмет – слегка искривленный стеклянный конус примерно в метр высотой. Это и была священная реликвия отцовской веры. Объект поклонения. Его святыня. Мы долго смотрели на него и молчали. А потом нам стало почему-то ужасно смешно. С глумливыми усмешками мы решили, что надо что-нибудь написать на этом конусе. Я достала черный фломастер и попыталась провести на его поверхности линию – но конус явно не хотел этого. На нем невозможно было рисовать, движение фломастера проходило бесследно. От этого нам стало еще смешнее, мы рассмеялись в голос – и я решила разрисовать розовую стену, у которой стояла реликвия. Стена оказалась более подходящей для рисования, и я начала писать на ней. Что именно я хотела написать – уже не помню, да это и не важно. Когда я неумело провела фломастером две линии, из коридора послышались торопливые шаги нескольких человек. Наша смешливость моментально испарилась. Младшая сестра бросилась со всех ног наутек, а я же стояла с фломастером в руке у разрисованной стены и не могла сойти с места – тупое оцепенение навалилось на меня.

И в комнату вбежали люди. Много людей. В длинных черных одеждах, с перепуганными лицами. Они обступили меня и громко возмущенно говорили на непонятном языке.

Среди них был мой отец. Он был шокирован и разгневан, я не видела его таким никогда. И никогда не забуду его лицо.

Она снова замолчала и вздохнула.

— За то, что я осквернила святыню, он выколол мне глаза.

На этих словах Пётр потерял ощущение реальности, и ему нестерпимо захотелось проснуться. Бред. Сон. Еще один сон во сне из тысяч других. Наваждение какое-то. Но трамвай продолжал стучать колесами, за окном проносились темные петербургские улицы, мелкие снежинки падали на стекло и исчезали, падали и исчезали, и блики от фонарей дрожали на непроницаемо черных очках женщины напротив.

— Почему вы рассказали это мне?

На её лице обозначились морщины улыбки.

— Не знаю.

Некоторое время они ехали молча. Петр смотрел в окно и краем глаза замечал, что голова женщины тоже повернута в сторону окна. Странно, думал он, ведь она не может видеть того, что происходит за окном.

Возле Московского вокзала трамвай остановился.

Кондуктор объявил своим странным скрипуче-железным голосом:

— Уважаемые пассажиры! Позвольте сообщить вам о незапланированной остановке трамвая. Дальнейший путь невозможен. Рекомендую вам покинуть вагон, поскольку дальнейшее пребывание здесь больше не имеет никакого смысла.

Двери открылись.

Петр приоткрыл сумку – кот мирно спал. Женщина по-прежнему сидела, повернув голову в сторону окна.

— За окном вокзал.

— Жаль, что я не могу это видеть.

— Вы будете выходить?

— Пожалуй, я некоторое время побуду здесь. Мне тут нравится.

— Хорошо. Тогда удачи вам. До свидания.

— И вам удачи. Но все-таки зачем вы опять убили моего мужа? Вы все время убиваете моего мужа. Неужели вам еще не надоело?

Петр нервно улыбнулся ей, резко встал и направился к выходу.

Перед тем, как выйти, он заглянул в кабину кондуктора. Тот невозмутимо повернул голову в его сторону. Строгие черты лица обострились, пустой взгляд не выражал никаких чувств.

— А вы? Куда теперь поедете вы? – спросил Петр.

— Вполне резонный вопрос. Отвечаю: на данный момент все мои задачи выполнены, и я ухожу на заслуженный отдых. Удачного путешествия. Надеюсь, поездка была для вас приятной.

С этими словами он поднес руку к виску, сжал пальцами кожу возле уха и слегка повернул её. Из закрытых губ выбилась тонкая струйка пара, глаза закрылись с металлическим скрежетом; затем его голова ровным, медленным движением приподнялась над шеей на нескольких железных штырьках, качнулась вперед, отделилась от шеи и скатилась на колени.