"Которую ты не можешь же принять благосклонно", прибавилъ пасторъ. "Или ты думаешь иначе?"

Вчно нужно ему къ чему-нибудь придраться. Она отвтила: "Ну, это ужъ не такъ опасно. Это просто забавная шутка съ его стороны, вотъ и все!"

Въ душ же добрая жена ршила никогда впередъ не строить глазки Роландсену и не увлекать его на такія безумныя выходки.

"Вотъ, онъ, кажется, начинаетъ ужъ новую псню"! воскликнулъ пасторъ, подойдя къ окну и забарабанивъ по стеклу пальцами.

Роландсенъ поднялъ голову. Тамъ стоялъ пасторъ, самъ пасторъ, собственной персоной. Пніе прекратилось. Роландсенъ притворился смущеннымъ, простоялъ одно мгновеніе, словно огорошенный, а затмъ вышелъ со двора.

Пасторъ сказалъ: "Гмъ, а какъ спокойно безъ него было бы!" — Онъ далеко не былъ опечаленъ тмъ, что лишь однимъ своимъ появленіемъ, уже достигъ такихъ благихъ результатовъ. "А теперь онъ завтра же получитъ отъ меня и посланіе", сказалъ онъ: "я ужъ давно обратилъ вниманіе на его неприличный образъ жизни."

"А не лучше ли будетъ, если я скажу ему, что мы вовсе не желаемъ слушать по ночамъ его пніе."

Пасторъ продолжалъ, не обращая ни малйшаго вниманія на предложеніе своей жены.

"А затмъ я отправлюсь къ нему и поговорю съ нимъ!" Пасторъ сказалъ это такъ многозначительно, словно Богъ знаетъ, что могло случиться, если онъ пойдетъ къ Роландсену.

Пасторъ вернулся въ свою комнату и продолжалъ размышлять, лежа. Онъ ни въ коемъ случа не станетъ щадить этого легкомысленнаго, полоумнаго господина, который такъ кривляется и безпокоить весь приходъ своими выходками. Онъ не станетъ длать различія между людьми, а будетъ посылать обличенія, какъ Петру, такъ и Ивану, требуя отъ всхъ къ себ уваженія. Нужно просвтить эту темную общину. Онъ, напримръ, не забылъ сестру своего помощника Левіана. Она не исправилась, и пасторъ не считалъ возможнымъ больше держать ея брата въ качеств помощника. Горе постило домъ Левіана: его жена умерла; и на похоронахъ ея пасторъ окончательно понялъ этого человка. Это была такая исторія, отъ которой волосы могли встать дыбомъ: когда добрый Левіанъ долженъ былъ опустить свою жену въ могилу, онъ вспомнилъ, что запродалъ тушу теленка Мокку. Амбары Мокка были по дорог на кладбище; дни стояли уже недостаточно холодные, чтобы сохранить мясо свжимъ, онъ и захватилъ тушу теленка съ собою. Пасторъ узналъ объ этомъ отъ Еноха, этого глубоко смиреннаго человка съ ушной болзнью, и тотчасъ позвалъ къ себ Левіана.

"Я не могу дольше держатъ тебя помощникомъ". сказалъ пасторъ. "Твоя сестра живетъ и погибаетъ у тебя въ дом, а ты не слдишь за ней, спишь всю ночь, между тмъ какъ мужчина шляется къ теб въ домъ."

"Къ сожалнію," согласился помощникъ, "иногда это бываетъ."

"А къ этому еще и другое: ты везешь жену свою въ могилу, а съ нею вмст везешь и тушу теленка! Простительно ли это?"

Рыбакъ взглянулъ на пастора, виднью ничего не понимая, и нашелъ его неправымъ. Его покойная жена была такой заботливой, она первая напомнила бы ему, если бы могла, чтобы онъ захватилъ съ собою теленка. — Вдь дорога то одна, сказало бы это усопшее дитя человческое,

"Если господинъ пасторъ предъявляетъ такія требованія, то никогда не найдетъ порядочнаго помощника."

"Это ужъ мое дло," продолжалъ пасторъ, "во всякомъ случа ты освобождаешься отъ должности."

Левіанъ опустилъ голову и взглянулъ на свою фуражку. Право, эта обида напрасно стряслась надъ нимъ, сосди будутъ злорадствовать по этому случаю.

Пасторъ пришелъ въ негодованіе: "Господи Боже мой! неужто ты не можешь, наконецъ, заставить этого человка жениться на твоей сестр?!"

"Какъ вы можете, господинъ пасторъ, думать, что я не старался объ этомъ!" отвчалъ Левіанъ. "Да дло въ томъ, что она не совсмъ то уврена, который именно."

Пасторъ открылъ ротъ: "Который именно?.."

А когда онъ, наконецъ, понялъ, онъ всплеснулъ руками. Потомъ онъ еще разъ кивнулъ головой:

"Итакъ, я возьму себ другого помощника."

"А кого же именно?"

"Я не обязанъ сообщать теб объ этомъ, но это будетъ Енохъ."

Мужикъ задумался. Онъ зналъ Еноха, ему приходилось имть кое-какія дла съ этимъ человкомъ.

"Такъ это будетъ Енохъ!" — вотъ все, что онъ сказалъ на это, выходя.

Енохъ занялъ его мсто. Это была скрытная натура; онъ никогда не ходилъ, выпрямившись, а постоянно опускалъ голову на грудь, и основательно смотрлъ на вещи. Поговаривали, будто онъ не очень-то честный товарищъ на мор: много разъ ловили его на томъ, какъ онъ подставлялъ ножку другимъ. Но это наврно была только клевета и навты. Съ вншней стороны онъ, правда, не походилъ ни на графа, ни на барина, — платокъ на ушахъ безобразилъ его. Къ этому у него была скверная привычка, встртивъ кого-нибудь на дорог, прикладывать палецъ сначала къ одной ноздр, потомъ къ другой и при этомъ фыркать. Но Господь Богъ не обращаетъ вниманія на вншній обликъ человка, а у этого смиреннаго его служителя, конечно, было лишь похвальное желаніе немножко почиститься, прежде чмъ подходить къ людямъ. Когда онъ приходилъ куда-нибудь, то говорилъ: "Миръ вамъ!" а, уходя, провозглашалъ: "Миръ да будетъ съ вами!" Все, что онъ носилъ, было основательно обдумано. Даже большой ножъ, висвшій у пояса, носилъ онъ съ такимъ видомъ, какъ будто хотлъ сказать: а вдь, къ прискорбію, есть и такіе люди, у которыхъ нтъ даже пояса. Въ послдній жертвенный день Енохъ обратилъ на себя общее вниманіе крупнымъ приношеніемъ: онъ положилъ на алтарь банковый билетъ. Неужто онъ столько заработалъ за это время? Конечно, могло быть и такъ, что высшая сила присоединила свою лепту къ его шиллингамъ. У Мокка въ лавк онъ ничего не былъ долженъ, его сти висли безъ употребленія, а семья его была прилично одта. Дома онъ за всмъ слдилъ строго. У него былъ сынъ, истинный образецъ юноши хорошаго, кроткаго поведенія. Этотъ юноша плавалъ на рыбную ловлю въ Лофоденъ, такъ что имлъ полное право вернуться домой съ синимъ якоремъ на рук, однако, онъ этого не сдлалъ. Отецъ съ раннихъ лтъ научилъ его страху Божію и смиренію: благодать покоится надъ тмъ, кто ведетъ себя тихо и скромно, думалъ Енохъ.

Пока пасторъ размышлялъ такимъ образомъ, лежа въ постели, настало утро. Этотъ несносный телеграфистъ Роландсенъ совершенно разрушилъ его ночной покой, и въ шесть часовъ онъ, наконецъ, всталъ. Оказалось, что жена его тихонько одлась и уже вышла.

Поздне, въ то же утро, она пришла къ телеграфисту Роландсену и сказала: "Вамъ бы не слдовало пть у насъ по ночамъ".

"Я ужъ самъ вижу, что сдлалъ оплошность; я думалъ застать юмфру фонъ-Лоосъ, а ея и не было."

"Такъ вы пли для юмфру?"

"Да. Это была неудавшаяся маленькая утренняя серенада, вотъ и все."

"На этотъ разъ я спала въ этой комнат", сказала пасторша.

"А прежде, до вашего прізда тамъ помщалась юмфру."

Пасторша ничего больше не сказала, глаза ея стали безсмысленны и потускнли.

"Да, да, благодарю васъ," сказала она, уходя, "это такъ славно звучало, но вы не должны больше этого длать."

"Я общаю вамъ, что не буду. Если бы я зналъ… я бы, конечно, не осмлился…" Роландсенъ, казалось, готовъ былъ провалиться сквозь землю.