После того вечера с Сонькой что-то случилось. Нет, она ничего лишнего не возомнила об отношении к ней Иванычей: чувство реальности у нее в этом случае победило. Просто она перестала вжимать голову в плечи, как-то вдруг очень уж высоко стала ее носить, а в обычно затравленном взгляде засветился вызов. Я стала узнавать в ней Соньку-бунтарку, свою давнюю «соперницу». Для самоутверждения ей нужен был кто-то, кто хотя бы ее слушал. Наверное, по старой памяти она избрала меня. На уроках она подсаживалась ко мне, когда Женька, моя соседка до парте, болела или была со мной в очередной ссоре. Сонька вещала мне шепотом на ухо:

– Ф-французский шелк. Оч-чень тонкий. Летящий. Д-дорогой жутко. Платье будет у меня таким… – и она рисовала что-то замысловатое, очень декольтированное.

Или: – Иду по улице. В Москве, этим летом. Подходит он. Мужчина, молодой такой, говорит, девушка, не хотите ли стать манекенщицей? Оставил телефон. Я там целый м-месяц подрабатывала, п-представляешь? Там девушки еще выше меня. И все на шпильках. – Скуластое лицо ее наливается краской, глаза начинают блестеть, она верит тому, о чем рассказывает, а неправдоподобность рассказа для меня ее ничуть не смущает. Как и прежде, я ей особенно не противоречила, очевидность лжи очень забавляла меня, я все ждала: что же она в следующий раз придумает.

– Он уч-чится в летном, представляешь? С-сказал, я буду все paвно тебя ж-ждать. Я д-даже не знаю… К-косметику подарил. Ф-французскую. Коробка как п-пол-стола. В-видишь тени? – она снимает очки, прикрывает глаза. Я послушно рассматриваю ее веки, покрытые еле заметной пылью коричневых сорокакопеечных теней, которые продаются в киоске недалеко от школы.

Все было бы ничего, если бы Сонька свои упражнения в сочинительстве делала достоянием только моих ушей. Увы, мое молчаливое поощрение ее нелепым басням придало ей смелости и постепенно она стала выходить на более широкий круг слушателей. Наши «ашники», пресыщенные выпендриванием друг перед другом, не прочь были позабавиться. Издевательски преувеличенно вылупив изумленные глаза, женская половина класса стала сбиваться вокруг Колесниченко в стайку. Оттуда доносилось:

– Да ну?

– Да ну, ты че-е? А принеси, покaжи!

– Ой, не могу! – в один голос визжали Лукьяшки-двойняшки, хватаясь за живот. Они были особенно рады, что иерархическая лестница теперь заканчивается не на них. Ногастая Алка в мини изъяснялась лаконичнее всех:

– Ха! Хм! – М-мда!

– Вот этот воротник, – Сонька берет за кончик свой белый воротник, явно вырезанный из кружев старой комбинации, и водит им перед носами слушательниц, – этот воротник мне сшила п-портниха, которая одевает, одевает… Аллу Пугачеву! Вот! Очень хорошая мамина приятельница, портниха. Да. А выкройка из французского журнала.

– Как журнал-то называется? – нарушает свою традицию изъясняться междометиями Алка.

– Ж-журнал? «Матье», – не моргнув глазом отвечает Сонька.

– Как-как? – вскидывает Алка то, что осталось у нее от бровей после очередного прореживания их пинцетом.

– «Матье», – твердо повторяет Сонька.

Лукьяшки заходятся в визге, отвалясь к стене. Алка оскорблено-надменным голосом произносит целую речь:

– Такого журнала нет! – поворачивается и уходит по коридору, сфокусировав на своих бесконечных ногах внимание всех коридорных глаз, даже, кажется, тех троих бородачей, что висят портретами на каждом школьном этаже.

– Есть! – повышает в отчаянии голос Сонька, вытянув шею и устремившись всем длинным телом вслед удаляющимся ногам, – Ecть! Он п-продается только на валюту, его мало кто знает! Только портнихи высокого класса!

Co стороны ног до Соньки долетает фырканье. Звенит звонок. Концерт окончен.

Как-то раз, на уроке истории Лидка Гриднева достала из портфеля французские духи «Черная магия». Это немного скрасило «Историю СССP». Духи ходили под партами, пробовались на вкус, цвет, запах, пробы сопровождались легкими постанываниями, от которых историк удивленно замедлял темп речи, видимо, в уме пытаясь увязать сексуальные придыхания в классе со своим рассказом.

Духи не взяла только Сонька. Она, скосив глаза, глянула на них, и знающе кивнула:

– Есть. У меня такие есть, только бутылка гораздо больше. Г-гораздо.

И, подумав, добавила:

– Трехлитровая.

Лидка так задохнулась от возмущения, что не нашла, что ответить.

Сонька жила недалеко от школы, в стандартной пятиэтажке, оказавшейся крайней в нашем микрорайоне, и поэтому окнами выходившую прямо в степь. Квартиры в этих домах были темные, с длинным щупальцем коридора, который выводил максимум в две небольшие низкопотолочные комнаты. Это была дома-плебеи, в микрорайонах их было большинство, так как шахтеров и прочего рабочего люда в городе тоже было большинство. Немногочисленные породистые дома-«коробочки» с шикарными трех– четырехкомнатными квартирами в каждом микрорайоне стояли особнячком, красным цветом как бы намекая на избранность своих обитателей. Мы, «ашники», в большинстве своем жили в красных «коробочках».

Недолгое время спустя после истории с духами шли мы как-то с дискотеки по Аллее Героев Труда в своем обычном составе: Лукьяшки, Лидка, Женька, я и Алка, которая иногда удостаивала нашу компанию своим присутствием. Шли-шли, дошли до школы, где обычно под клич «по норам!» расходились по своим «коробочкам». После порции очередного трепа мы уже стали было расставаться, как вдруг Лукьяшки загалдели хором, излагая посетившую их одну и ту же мысль:

– Вон Сонькин дом! Давайте, давайте в гости зайдем! Посмотрим на ее сногсшибательные платья!