Лидке идея понравилась:

– Да, и на духи «Черная магия» в трехлитровой банке!

Алка фыркнула, Женька кивнула гордой головой, я не очень возражала, и мы направились в гости к Соньке. Она открыла с веником в руках, в вылинявшем до беспомощной белесости домашнем платье без рукавов и долго смотрела на нас, беспомощно моргая под толстыми стеклами очков. Атаку возглавили Лукьяшки:

– Привет, Колесниченко! Гостей принимаешь? Мы к тебе.

Сонька отодвинулась, пропуская нас:

– Проходите.

Она была одна дома, мать с братом куда-то уехали. Мы заполнили гамом маленькую квартирку, разнося сор, который Сонька смела в кучу, но не успела убрать.

– Чай будете? – дрогнувшим голосом спросила она, и нескладно присела на диван.

– Кофе! – завопили Лукьяшки, а Лидка томно добавила:

– С коньяком.

– К-кофе… – Сонька немного очухалась, – кофе сегодня утром кончилось, я очень крепко завариваю, банки на неделю не хватает, к-коньяк… вчера у брата день рождения, весь запас…, «Наполеон», шаром покати. Чай с вареньем, ладно?

– Не-е, – затянули Лукьяшки.

Мне от всего этого стало очень нехорошо.

– Покажи духи, – скомандовала Лидка.

Сонька упрямо вскинула голову и пошла в другую комнату, мы цепочкой за ней. Она остановилась у облезлого трюмо, развела руками:

– Ну надо же, мать с собой увезла.

– Трехлитровый флакон? – зашипела Лидка.

Сонька кивнула и невозмутимо ткнула пальцем в ровную поверхность стола без едииной пылинки:

– Вот, видишь след? Здесь стояли.

– Та-ак! – запели Лукьяшки, – А платья?

Сонька подошла к шкафу. Она совсем овладела собой, и шкаф открыла жестом миллионерши, щедро дающей взглянуть на свой гардероб. В шкафу висели три Сонькиных платья: школьная форма, платье в желтую клетку и еще какое-то летнее, в горошек.

– Которое французское? – прищурилась Лидка.

– Все! – с вызовом ответила Сонька. Она теперь была спокойна и холодна как лягушка. Я вдруг заметила, какие зеленые-зеленые у нее глаза, в них была злость, но совсем немного.

– Не стыдно врать? – щурилась Лидка.

– Я не вру, – спокойно ответила Сонька, перестав даже заикаться.

– Все, хватит. Пошли! – я решила поставить точку.

Мы ушли. Сонька проводила нас до двери, и, ей-богу, усмехнулась, когда сказала: «До с-свидания.»

После того случая я стала к ней заходить. Не знаю, почему. Наверное, мне чего-то не хватало в других и это «что-то» я находила в Соньке, особенно, когда она сбавляла накал своих, невероятных россказней. Сонька тоже наносила мне иногда визиты: снова часами просиживала у аквариума, слушала музыку, брала читать книги. То, что Сонька бывает у меня, а я у нее, естественно, мной скрывалось. Сонька тоже хранила эту тайну, хотя я об этом ее не просила. Не знаю, может быть, она дорожила моей дружбой, ведь за всю ее коротенькую жизнь я была единственной подружкой, но ни разу не дала мне этого понять.

Последующие годы завертели и меня и моих сверстников. В десятом – всеобщий мандраж по поводу проходного балла в аттестате, потом истерия поступления в вузы, затем замужества, роды, разводы, и опять замужества… Короче, Соньке Колесниченко, моей тайной подружке, места в этой круговерти уже не осталось. Она выпала из диапазона моих жизненных интересов безболезненно и незаметно. А появилась опять внезапно, когда я, уже изрядно потрепанная той «большой и счастливой» жизнью, обещанной мне взрослой половиной нашей школы на выпускном, катила коляску по Аллее Героев Труда. В коляске барахтался мой сын. Несмотря на свои девять месяцев от роду, он был богатырских размеров, и коляска ходуном ходила от его попыток познать окружающий мир.

– Тятя! – кричал он, указывая своим девятимесячным пальцем на Героев Труда, увековеченных на мраморных надгробиях.

– Тятя! – показывал на собаку.

– Тятя! – уткнулся его палец в чье-то цветастое платье.

– Не тятя, а тетя, – поправила я и посмотрела на тетю.

– Сонька! – прокомментировала я увиденное.

– Тятя! – настаивал Артем.

Сонька к встрече отнеслась спокойно – только зеленела из-под очков прищуренными глазами. Мы пошли к ней домой. Так как мои достижения были налицо: обручальное кольцо на пальце и коляска с полногабаритным Артемом, Сонька начала вещать о своих, как и прежде, импровизируя на ходу:

– Н-нет, не хочу замуж, х-хочу пожить для себя. Зачем? Он к-капитан дальнего плавания, представляешь? Эт-то же вечные рейсы. Н-нет, я не могу решиться. А он звонит к-каждый день. Т-такой высокий, черные волосы, голубые глаза…

Дома у нее ничего не изменилось. Нас встретил высоченный, жгучеглазый кудрявый брюнет. Только когда Сонька назвала его Вадиком, я признала в нем ее брата. «Вот это да!» – протелеграфировала моя женская сущность моим мозгам. То, что природа поскупилась дать Соньке, она щедро подарила брату. Он сидел на диване, мужчина-ребенок, и играл с маленьким-маленьким котенком.