Шрифт:
Александра уходитъ въ дверь на заднемъ план.
Фру Карено. Ты все-таки ихъ хочешь принять? Надюсь, это въ послдній разъ.
Карено. Да, Элина, они ко мн приходятъ въ послдній разъ.
Фру Карено. Во всякомъ случа, я не желаю тутъ присутствовать. Карено быстро сбрасываетъ халатъ. Нтъ, какъ это ты можешь переодваться при мн?! Быстро уходитъ направо.
Тарэ, Хойбро и нкоторые другіе члены «Горы» входятъ черезъ дверь на заднемъ план. Вс низко кланяются.
Карено, бросая халатъ. Это старость. Беретъ со стола палку и бросаетъ ее изо всхъ силъ на полъ. Это костыли. Надваетъ сюртукъ. А вотъ это — я.
Тарэ. Мы не помшали?
Карено стоитъ у письменнаго стола, дрожитъ отъ волненія. Добро пожаловать, господа! Взгляните на меня: вы видите передъ собой человка, который снова обрлъ себя. Я сдлаю все, о чемъ вы меня просите.
Тарэ. Браво!
Карено. Моя непоколебимость не сломлена, и моя сила въ полномъ расцвт. Чего требуете вы отъ меня? Дорогіе друзья, я горю желаніемъ сразиться. Разв я старикъ?
Ропотъ среди мужчинъ.
Карено. Подъ моимъ пепломъ тлетъ еще огонь. Меня заманиваютъ почестями и должностями — меня, меня! Господа, вино не лимонадъ. Смхъ. Я просилъ о стипендіи — я ее не получилъ.
Нкоторые. О!
Карено. Меня хотли переплавить и подо мной зажгли костеръ. Сколько времени горли дрова? Двадцать лтъ. Слетались вороны, сбгались собаки, тыкались мордами въ дымъ, чихали и убирались назадъ со слезящимися глазами. Господа, моя душа трещала по всмъ швамъ!
Хойбро 52-хъ лтъ, блдный и запуганный, съ длинными, срыми волосами и большой бородой. Но она не сдалась.
Остальные. Нтъ!
Карено, топая о полъ ногой. Нтъ.
Вс. Браво! Браво!
Карено возбужденный. Сегодня я тотъ же, какимъ былъ прежде. Я снова стою у Царскихъ вратъ — и не вхожу въ нихъ. Беретъ со стола рукопись, обернутую въ золотую бумагу. Вотъ моя работа; мн предлагали за нее деньги; она золотая внутри, какъ и снаружи. О чемъ написана эта работа? О всхъ прекрасныхъ вещахъ на свт, о великолпномъ земномъ шар и небесахъ, гд обитаютъ звзды. Смхъ. За нее дадутъ деньги, цлую кучу банковыхъ билетовъ. Но я не печатаю ее. Такъ что же я сдлаю съ ней? Я сжигаю ее. Быстро мнетъ рукопись и бросаетъ ее по направленію къ печи съ силой. Я сжигаю ее.
Вс. Браво! Браво!
Карено. Земной шаръ! Я высоко цню землю, какъ твердое основаніе для моихъ положеній. А звзды! Ахъ, звзды — слды отъ куриныхъ лапокъ, золотыя штучки, которыми Богъ разукрасилъ потолокъ, — господа, не будемъ больше говорить о звздахъ. Вытираетъ потъ со лба. Шопотъ и смхъ. Вы перешоптываетесь? Я сказалъ слишкомъ много?
Хойбро. Мы говоримъ не объ этомъ.
Карено. Нтъ, нтъ, я самъ чувствую, что говорю сегодня слишкомъ много. У меня такое ощущеніе, точно кто-то, предостерегая, ударяетъ меня по плечу… Скажите вы, Тарэ.
Тарэ. Что же я могу сказать?
Карено. Что-нибудь сильное, юношеское, что снова воспламенило бы меня, если я потускню.
Одинъ. Вы не нуждаетесь, чтобы васъ воспламеняли.
Тарэ. Да, въ этомъ вы не нуждаетесь. Вы просили о маленькой, ничтожной стипендіи на путешествіе. Вы еще разъ дали случай нашему научному міру постучать къ вамъ въ двери и найти васъ дома, — нашъ научный міръ не воспользовался этой минутой. Ну, и что же, учитель? Сжимаетъ кулаки. Вы протянули открытую руку, — и отдергиваете ее назадъ, зажавъ кулакъ.
Карено. Браво!
Хойбро. Скажите что-нибудь о самомъ господин Карено, Тарэ.
Карено. Да, что-нибудь о томъ, что я написалъ еще въ юности.
Тарэ. Если бы я только зналъ, что вамъ пріятно вспомнить въ эту минуту.
Карено. Правда? Какъ это хорошо! Да, я знаю, это было сказано отъ души. Выберите сами, что хотите.
Тарэ. Мн вспоминается одно мсто изъ вашей статьи о четвертой заповди. «Чему вы хотите научить юность?» пишете вы. «Почитать старость. Почему? Это ученіе — выдумка самой старости, сдлавшейся безсильной. Когда старость не можетъ стоять дольше во глав жизненной борьбы, — отходитъ она въ сторону и скрывается? Нтъ, она разсаживается на высотахъ и приказываетъ юности оказывать ей почести и подчиненіе. И когда юноши подчиняются, старцы, какъ громадные скелеты птицъ, сидятъ на вершинахъ и радостно киваютъ покорнымъ. Слушайте, вы, юноши! Низвергайте старыхъ и занимайте ихъ мста. Вамъ принадлежитъ могущество и слава въ вчности».
Карено. Это писалъ я?
Тарэ. «Чмъ старцы выше васъ?» говорили вы. «Опытомъ. Во всей его жалкой, блеклой нагот опытомъ. Къ чему поможетъ опытъ вамъ, когда вы все-таки должны все познать сами, когда каждый долженъ лицомъ къ лицу столкнуться съ жизнью. Ахъ, никогда еще мой опытъ не оказывалъ теб услуги, о которой ты толкуешь. Низвергайте старую ложь». Карено отираетъ лобъ. «Когда говоритъ старецъ, юноша долженъ молчать. Почему? Потому что такъ сказала старость. Итакъ, старость ведетъ спокойную, беззаботную жизнь на счетъ юности. Старыя сердца умерли для всего, кром ненависти ко всему новому и юношескому. А въ истощенномъ мозгу хватаетъ силы только для одной мысли, для одной злой лжи; юность должна почитать беззубыхъ старцевъ. Въ то время какъ юность мучительно ежится и страдаетъ подъ игомъ этого циничнаго ученія, побдители радостно улыбаются своей изобртательности и считаютъ, что міръ устроенъ превосходно».