Одиночество, так же как жестокость, садизм, нравственное бесстыдство, агрессивность и прочие малоприятные качества их молодых соотечественников, по мнению писателей, — свойства отнюдь не врожденные, а благоприобретенные. Общая «атмосфера» жизни приучает молодое сознание к мысли об обыденности, неизбежной жестокости, разнузданного эгоизма, лицемерия, корыстолюбия, грязи. Понятно, что от разного рода подонков не застраховано никакое общество. Но суть не в этом. И закрытая школа для мальчиков с ее забвением живого человека и наставниками, больше пекущимися о традициях, престиже, насаждении нормативной морали и недопущении мальчишеского «греха», чем о подлинном воспитании молодежи (рассказ Тревора), и армия, и работа, и быт, короче — весь образ жизни выступает той самой питательной средой, в которой подонки чувствуют себя как рыба в воде, а зло распространяется и торжествует, не встречая противодействия.

Таким образом, все сводится в конечном итоге к воспитанию человека. Не к образованию, а именно к воспитанию, причем далеко и необязательно в школе и уж тем более не в такой школе для рабочих ребятишек, какая с мягкой, беззлобной иронией обрисована в рассказе Г. Томаса «Малая ярость».

Характерное «воспитание чувств» описано в одноименной новелле Ф. Кинга, где исходная ситуация напоминает лабораторный эксперимент: английский рецепт воспитания взят в применении к иноземному, в данном случае японскому, человеческому «материалу». Врожденная человечность и элементарная порядочность помогают японскому юноше Накано отказаться от этого рецепта, предписывающего лицемерие и нравственное бесстыдство в пропорций половина на половину. Эксперимент, как говорится, не удался. Но в самой Англии он, судя по всему, удается, иначе откуда бы взяться себялюбцу и донжуану Рафферти (одноименная новелла Уэйна), до времени циничным парням Чаплина (рассказ «Из рыбы, населяющей моря»), деловитым и расчетливым юным прохвостам из новеллы Б. Ноутона «Девчоночка из Уэльса», которые сокрушаются, что упустили выгодное дельце — не отправили на панель наивную провинциалку. Иначе откуда бы взяться милому семейству Рингсетов, описанному Фрэнком Тьюохи в рассказе «Защемило пальцы».

Результат такого воспитания, как свидетельствуют английские писатели, можно легко предсказать — мертвые души. И понятно, что мертвые души взывают к жалости, особенно если это молодые тип. Тем большего уважения заслуживают те, кто сохраняет душу живой и открытой для чужой боли.

Победы над обстоятельствами достаются молодому человеку не легко, много труднее, чем людям с опытом и закалкой. Любые — и большие, и маленькие, и перед другими, и перед самим собой, победы громкие и победы тихие, незаметные.

Есть в этом сборнике один неброский рассказ, в котором вроде бы ничего не происходит, — «Сегодня и — завтра» Стэна Барстоу. У девушки из провинциальной семьи среднего достатка лондонское издательство принимает к публикации рукопись ее первого романа. По скупым намекам можно догадаться, какого напряжения стоило Рут Хэттон написать роман. Более определенно сказано, с чем ей предстоит столкнуться, чтобы отстоять свое право на творчество перед строгим, лицеприятным и несправедливым судом семьи, коллег, окружения. И совсем прямо заявлено о той ответственности, какую налагает талант и какую молодая писательница готова на себя взять: «Понимала она и то, что дело, за которое берется, не оградит ее волшебным щитом от разочарований и огорчений — скорее наоборот: если быть честной, надо воспринимать окружающее обнаженными нервами, словно ты без кожи, воспринимать все так, как она не умела до сих пор».

Зачем бы двадцатидвухлетней девушке эти хлопоты, и это напряжение и эта ответственность?

Видимо, затем, что иначе она не может.

Затем, что помимо «сегодня», есть еще и «завтра».

В историю английского «поплора» [1] шестидесятых годов непременно войдет юноша из рабочей среды, который называет себя «Вопящий лорд Сатч». Знаменательно уже самое его прозвище: «Вопящий» — то есть исполнитель популярных песен, «лорд» — то есть человек, претендующий на равноправие с пэрами [2] (причем буквально), и Сатч — его настоящее имя, так как по-английски это означает «всяк» и «каждый».

Вопящий «лорд» Сатч — неплохой певец. Но на последних выборах он выдвинул свою кандидатуру в парламент как независимый и декларировал, что выступает за все и против всего на свете. Он ходил по улицам, облаченный во фрак и цилиндр (традиционная карикатура на костюм лорда), с плакатом на груди, провозглашавшим его политическую программу: равные возможности для молодежи, без назойливых опекунов.

Он появился в суде, одетый лишь в леопардовую шкуру, с трехфунтовой дубинкой в руках. Теперь представьте себе на минуту казенный, строгий зал суда, солидного судью в парике и мантии, судью, который не терпит никакого нарушения благопристойности, и вы поймете, какой прием был оказан «лорду» Сатчу.

Судебный пристав спросил, не собирается ли он надеть приличное платье.

— Нет, — ответил тот. — У меня нет приличного платья.

Судья Леон спросил:

— Вы всегда так одеваетесь?

— Да, милорд.

Судья слегка поморщился и сказал:

— Отлично. Продолжайте.

Дело тоже представляло интерес. Транспортная компания предъявила Сатчу иск на 110 фунтов за купленный год назад грузовик для вокального ансамбля «Дикари». Грузовик был куплен не самим Сатчем, а директором ансамбля. Но материальную ответственность нес Сатч, так как он подписывал гарантийное письмо. Директор вскоре расстался с Сатчем и прекратил выплату денег за машину, поэтому торговая компания отобрала грузовик и продала его за 220 фунтов. Сатч предлагал продолжать выплату помесячно, но компании, по его словам, было выгоднее продать машину. Он заявлял, что они не имели права требовать с него лишние деньги.

Полуграмотный Сатч не имел адвоката. Он сам выступал в защиту — не из-за бедности, а потому, что никому не хотел доверить свое дело. Это также не улучшило его позицию, ибо суд предпочитал, чтобы все шло обычным порядком. Но одетый в леопардовую шкуру Сатч так хорошо защищался против адвоката компании, что пораженный судья отложил дело и сказал «лорду» Сатчу:

— По-моему, ваше дело выигрышное, и вы отлично вели его.

Выйдя из зала суда, Сатч сделал заявление, что его леопардовый наряд был формой протеста против всей этой истории.