Обстановка накалилась, но вдруг волю проявил Петр Сергеевич. Он быстро почистил яблоко перочинным ножом и обратился жене:

– Леночка, доктор советовал тебе в это время поесть. Смотри, я срезал кожуру, как ты любишь!

Леночка шумно выдохнула и вернулась к болезненной томности. Она протягивала руку, а Петр Сергеевич клал на ее ладонь крохотный кусочек яблока, отрезая их один за другим. Из коридора раздался топот, Леночка прижала пальцы к вискам:

– Ох, неужели необходимо летом носить такую ужасную обувь! Эти набойки мертвого поднимут.

– Виктор считает, что сандалии - это роскошь. Имеет право на свое мнение.
– резко ответила Надя.

– Почему же вы едете в купейном вагоне, а не в общем?
– съязвила Леночка, - И боролись бы там с роскошью.

– А я тоже имею право на собственное мнение. И считаю, что настал момент пользоваться благами всем гражданам, а не только нэпманам...

– У вас политическая дискуссия?
– спросил Виктор, осторожно поддерживая горячий чайник, - Теперь можно поужинать с чайком, поспорить...

Его взгляд остановился на ножике, которым Петр Сергеевич резал яблоко на кусочки, и совсем по-детски он выдохнул:

– Вот это да!

Петр Сергеевич радостно улыбнулся.

– Да, это мне подарил на память американский инженер. Удобная вещь для дороги, тут и штопор имеется, и ключ для консервных банок. И все на одной связке.

– Придумают же эти американцы, - зацокал языком Виктор, - есть чему у них поучиться. Вот, это вам не цацки бесполезные - вещь нужная.

Иван Прокофьевич поддержал комсомольца, тоже похвалил практическую сметку американцев и, поблагодарив соседей за приятную компанию, собрался уходить. Кнарик не захотела оставаться - ей было, о чем подумать.

Остаток вечера прошел тихо. Иван Прокофьевич ушел в вагон-ресторан и довольно долго не возвращался. Кнарик решила, что пора укладываться спать, и направилась в умывальник. Пассажиры первых трех купе уже давно спали, и Кнарик могла не торопиться. Она рассеянно чистила зубы, пытаясь рассмотреть себя в мутном зеркальце. С наступлением темноты проводник повесил здесь небольшой масляный светильник, поэтому все процедуры пришлось совершать почти на ощупь.

Устроившись на полке, Кнарик дремала под стук колес. Мешал ей только шум в соседнем купе: то Леночка на что-то жаловалась, то Надя и Виктор громко пересмеивались. "Полуночники", - сердито подумала Кнарик. Наконец, и соседи улеглись, про себя Кнарик отмечала, кто из них прошел сейчас в умывальню. Иван Прокофьевич еще не вернулся, Кнарик даже забеспокоилась, не отстал ли он от поезда. Когда в соседнем купе все стихло, она облегченно вздохнула и откинулась на подушку. Потянулась и, сведя руки вместе, вытянула их вперед... И вдруг похолодела, несмотря на теплую южную ночь. Колец на пальцах не было. Кнарик вскочила и ощупала полку, схватилась за голову, вспоминая все свои действия. Конечно! Она же сняла кольца в умывальнике - они мешали ей - и положила на нижнюю полочку над мойкой. Пулей девушка помчалась в "санитарный уголок" и обшарила все. В углу стояло ведро, и Кнарик, перевернув, забралась на него, чтобы осмотреть верхние две полочки над мойкой, хотя не могла положить украшения туда, поскольку даже нижняя полочка находилась на уровне ее головы.Ничего. Осмотрела пол - ничего. Даже в мойку заглянула - не могли ли колечки провалиться в слив, вдохнула душистый аромат, убедилась, что из-за крупных камней кольца не прошли бы в слив.

Оглушенная Кнарик вернулась в купе, забралась на полку и залилась слезами - тихо, уткнувшись в подушку. Не сама утрата драгоценностей так потрясла ее, а мысль о том, как это воспримет бабуля. Бедная бабуля! Она так радовалась тому, что украшения удалось спасти десять лет назад - в дни страшных событий и в последовавших за ними скитаниях. А теперь родная внучка потеряла их в поезде.

Кнарик не услышала, как отворилась дверь купе и осторожно, чтобы не разбудить попутчиков, вошел Иван Прокофьевич. Она даже не сразу почувствовала, что он потрепал ее по плечику.

– Милая барышня, что случилось? Кто вас обидел?

Давясь слезами, шепотом девушка поведала о постигшем ее несчастье. Иван Прокофьевич пошел и сам проверил "санитарный уголок". Судя по времени отсутствия, проверил тщательно. Вернувшись, он, не закрыв дверь купе, присел и тяжело вздохнул.

– Вот как, плохо дело. Что уж говорить, природа человека одинакова - хоть в эпоху капитализма, хоть в период строительства светлого будущего.

– Да, я действительно не смогла измениться - как была рассеянной дурочкой, так и осталась, - шмыгнула носом Кнарик.

– Что вы, милая барышня! Я совсем не вас имел в виду. Я о том, что кто-то колечки нашел, но только не принес их вам, как должно было сделать, а тихо припрятал.

– Вы думаете? Они могли куда-нибудь закатиться, провалиться в щель...

– Это вряд ли. Я поставил эксперимент: положил на нижнюю полку свои часы. Ваши кольца не упали бы, потому что каждую полочку окружает загородка, она не дает вещам скатиться при резком торможении состава. Вот что Кнарик, вспомните, кто после вас посещал умывальню. Ведь кто-то проходил по коридору?

– Да-а-а... Я думала, что последняя - было уже так поздно! Но после меня наши соседи ходили. Из-за жары я дверь оставила приоткрытой.

– Кто за кем ходил - не помните?

– Помню, ну и что? Что это доказывает?

– Ох... Надо как следует подумать. Причем думать быстро. У нас очень мало времени.

– Мало времени? О чем вы, Иван Прокофьевич?

– О том, дорогая Кнарик, что к десяти утра мы прибудем в Кисловодск. Сейчас мы находимся в замкнутом пространстве, и тот, кто взял ваши кольца, не может их хорошо спрятать. Но как только мы сойдем с поезда - пишите пропало. Найти украшения, даже если кого-то и можно будет подозревать, возможным уже не представляется! А обыск проводить... Сейчас - слишком темно, надо ждать до утра. Не хочется нападать на наших новых приятелей. Попробую воззвать к совести, убедить по-хорошему. Ведь порядочные же люди.