Лариса с удовольствием занималась в драмкружке, которым руководил артист Русского драматического театра Иван Данилович Рассомахин. Вместе с ней играли в кружке Игорь Ясулович, Владимир Коренев, Виталий Коняев, Лиля Малкина. Лариса также посещала Академию художеств, где занималась приклад­ным творчеством — росписью по тканям. А еще они всем классом ухаживали за одинокими могилами на кладбище.

Евгения Адольфовна устроилась на работу на мясокомбинат. И Лариса на всю жизнь запомнила вкус жидкого гематогена и рыбьего жира, которые заставляла пить мама. Избавление от «витаминного счастья» наступило только тогда, когда Евгения Адольфовна устроилась работать на кондитерскую фабрику «Калев».

Несмотря на угрозу наказания, вплоть до тюремного срока, и что фабрика охранялась жесточайшим образом (у проходной всегда дежурил отряд конной милиции), работницы умудрялись выносить несколько конфет для своих детей. Наверное, с высоты прожитых лет это звучит ужасно, но глядеть в постоянно голодные глаза ребенка еще горше.

Там же, в Таллинне, их нашла Елизавета Ивановна Бридина, одна из сестер отца, которая, как и вся семья, противилась браку своего брата Анатолия с Евге­нией. Она жила в Таллинне с тремя дочерьми, жила очень бедно, так как ее муж умер. У Елизаветы Ивановны в Таллинне никого не было, и нужда заставила обратиться к бывшей невестке. Евгения Адольфовна всю жизнь помогала род­ственникам чем могла.

А личная жизнь не складывалась у Евгении Лужиной, несмотря на то, что она была еще молода и привлекательна. Что-то неуловимо несчастливое присутствова­ло в ее судьбе. Одно время она встречалась с врачом из пленных немцев. Лариса помнит, как однажды тот, придя к ним в гости, подарил ей резиновый мяч.

Только потом, когда Лариса уже выросла и уехала из Таллинна, мама стала жить гражданским браком с Михаилом В. Он работал дальнобойщиком, водил огромные фуры, чем вызывал восхищение всех мальчишек. Вскоре Михаил ско­ропостижно умер от инсульта.

«Я чувствую вину перед мамой. Мы с ней непростительно мало общались. Я всегда была как бы сама по себе. До 80-го года она жила в Таллинне, а потом я перевезла ее в подмосковный городок Пушкино. Решила, что ей там будет лучше. Ошиблась. Не нужно было ее трогать, выдергивать пожилого человека из при­вычной среды. Мало того, что у нее здесь никаких знакомых, так и виделись мы редко — я приезжала к ней пару раз в году. Когда у мамы случился сердечный приступ, меня не было рядом. Ее не спасли. Приехавшая по вызову неопытная девочка не могла попасть в вену. А потом заставила маму спускаться пешком с пятого этажа по лестнице к машине. До больницы маму довезли, а вот помощь так и не оказали — она скончалась, пока оформляли бумаги.

Мамочку похоронила в Ивантеевке. Езжу туда раз в год, в конце мая, чтобы могилу поправить, положить букет, посадить цветы. Правда, там из-за тени и влажности ничего не приживается. Зато сами по себе растут ландыши и в мае покрывают ее могилу белым ковром...»

Женская судьба Лужиных-Трейеров вообще складывалась своеобразно. Это пошло со времен начала правления Николая II, когда мастеровой швед Иохан Шведе (их род осел в России еще со времен Петра) повстречал красавицу, твер­скую крестьянку Анну. Не в силах противиться своему чувству, он обратился с просьбой к царю разрешить ему жить с оной девицей. И Николай II подписал документ, в котором значилось, что тот может жить гражданским браком и чис­литься супругом Анны сроком на десять лет. Дело в том, что Иохан уже имел семью — жену Матильду и детей, но как истинный католик он не счел себя впра­ве оставить семью.

Проживали они в Царском Селе, и за десть лет родилось четверо детей, по вышеназваной причине все они носили фамилию матери — Лужины.

Когда Лариса заканчивала школу, умер дальний родственник Август, и они перебрались в его большую светлую комнату, окна которой выходили на улицу Каупмехе, где в небольшом здании бывшего костела расположился филиал Тал­линнской киностудии.

После окончания школы Лариса Лужина едет в Ленинград для поступления в Институт театра, музыки и кинематографии.

Может, волнение, может, то, что ее попросили спеть, а Лариса Анатольевна, смеясь, говорит, что пение не самая лучшая сторона ее натуры, она не прошла и первый тур. Ее не приняли, отказав с вежливой формулировкой, что девушка говорит с акцентом.

Дело в том, что акцент наверняка присутствовал, так годы, прожитые в Прибал­тике, и общение дома на эстонском языке наложили отпечаток на чистоту речи.

Дебют в кино

Лариса возвращается домой и устраивается на фармацевтическую фабрику, но монотонная работа по упаковке медпрепаратов быстро наскучивает, и она переходит работать на фабрику «Калев», в цех, где производят зефир. Конечно, когда ты ешь это восхитительно воздушное лакомство, то не думаешь, в каких условиях оно превращается в кондитерское чудо. И поэтому Лариса, чтобы уди­вить друзей на Новый год, сама изготовила две огромные зефирины и вынесла их, подложив под грудь. Никто же не будет искать в столь пикантных местах? Девушка выдержала только год в сахарной пыли, от которой закладывало легкие и слезились глаза. А долгие, долгие годы не только не могла есть зефир, но и смотреть в его сторону.

Помог Карл-Густав. По его рекомендации она стала работать секретарем у министра здравоохранения Эстонской ССР товарища Гольберга.

Работа может показаться несложной, но не для Ларисы. В обязанности вхо­дило отслеживать газетные материалы, отвечать на письма (почему-то в конце каждого месяца катастрофически не хватало почтовых марок, и приходилось докупать на собственные деньги), а в них иногда описывались душераздирающие истории, что производило тягостное впечатление на юную душу. Но, пожалуй, самым неприятным, что входило в обязанности девушки, было осуществлять правильной выбор посетителей, то есть определять, стоит того или иного страж­дущего пускать на прием в кабинет министра.