Он так и умер с широко распахнутыми глазами осознанности собственной вины, замершими в одной точке, будто бы страшась перед концом взглянуть на свое оставленное миру детище.

И в укрытых веками глазами по живому застыл ужас, исказивший черты лица, когда на прощанье к холодной щеке прикоснулись детские теплые губы.

Словно проклятьем стало последнее восклицание деда. Ипсилон рос, с возрастом отощав до невозможности, согнувшись пополам под своим же весом, отрастив ломкие черные волосы.

Одиночество следовало за ним по пятам, жестокое одиночество, переродившееся в одну сплошную неприязнь и высокомерие.

Как гниль разъедала старую древесину, видавшую рассвет дома и его закат, так и разъедались от постоянного застоя люди, проживающие под одной крышей с Ипсилоном и его отцом.

Раньше в тех же самых комнатам шуршали пышные дамские юбки, на тех же местах сидели мужчины, утробно хохоча над какими-то шутками, и в тех же углах кокетничали молодые девушки, окутанные ароматом юности.

Ныне там пылились шкафы с хламом, горкой возвышались окурки от дешевых сигарет. И если уж кто-нибудь из соседей над чем-то и смеялся, это непременно было как-то связанно с низостью.

За годы жизни в коммуналке большинство из них спилось, несколько – повесилось, а остальные, успевшие вырваться из липкого омута, перебрались по другим квартирам.

Но некоторые остались или появились новые, утратив вид благонамеренных людей, вернувшись к древним порядкам и обычаям.

Наблюдая за ними – к своему собственному удивлению – Ипсилон с возрастом не приобрел ни одной вредной привычки, а, наоборот, стал ценить чистоту души.

Его воротило от одного только запаха, источавшегося изо ртов собутыльников отца (и самого отца), воротило от шума чашек и бесед женщин на кухне, где они обсуждали с женской настойчивостью и безжалостностью каждого жильца. Иногда он даже не мог заставить себя вдохнуть воздух в спальне, когда начинал ощущать постоянную сонливость или беспомощность. Ипсилон мыл руки сто раз на дню, носил рубашки с длинными рукавами, чем вызывал подозрения у соседей, и большую часть своего времени старался проводить в университете или библиотеке. У него так и не появились друзья, или хотя бы те, с кем можно поздороваться с утра, но ему это было и не нужно, потому что даже в группе или на лекциях он встречал точно таких же людей, какие жили с ним бок о бок. Он требовал от других глубину, подобную океану, в котором сокрыт мир – мир, как не гляди, с какой стороны не посмотри. Но встречал всегда лишь мутные лужи, поддёрнутые зеркальной пленкой.

Прохожие настороженно поглядывали на старое здание, стоявшее почти впритык к дороге, слово ощущали запах плесени и спиртного, хотя никто из них близко не подходил. Просто коммуналка и спиртное шли только в паре.

В будущем, если бы Матвей увидел это место – он сразу понял бы в чем дело и тут же не понял бы, потому что на целый километр вокруг коммуналки не летали паразиты, но их присутствие всецело ощущалось в каждом сантиметре стен.

Ипсилон решительно закрыл книгу. Нос тут же обдал приятный суховатый запах чернил и бумаги, губы дрогнули в улыбке. На сегодня он позанимался более чем достаточно, теперь нужно возвращаться домой.

Юноша сложил учебники в аккуратную стопку и отнес пожилой женщине-библиотекарше.

Взглядом его провожают читатели, чьи разумы еще не вернулись из теорем и анализов. Их пальцы оставляют следы на бумаге, размывая буквы, чтобы навсегда запечатлеться хоть где-то.

Оглядев напоследок аккуратные стеллажи книг, юноша выходит наружу.

После теплой атмосферы библиотеки и ее тишины, в первые минуты трудно подстроиться под шумную от машин и пешеходов улицу.

Смущаясь своей оголенности, он тут же сворачивает в переулок. Идет быстрыми размашистыми шагами – чтобы ненароком не встретить знакомого – мимо огражденной железной сеткой парковки.

Уже достаточно поздно, первые сумерки опускаются на землю, окрашивая все вокруг в асфальтово-серый цвет. Даже руки, на которые взглянул Ипсилон, чтобы посмотреть сколько времени. Даже лица проходящих мимо девушек, ненароком оглядевших юношу.

Темнота подступает, ее можно почувствовать спиной.

Где-то посреди гаражей, начинающихся сразу после парковки, слышен мужской смех. Крашеные в зеленый цвет железные коробки стоят почти что вплотную друг к другу, но между ними, порой, зазор достаточный, чтобы туда поместился человек.

Воображение рисует громилу с ножом в руке, готового вот-вот выпрыгнуть перед очередной жертвой. Не то чтобы было страшно, нет, Ипсилон проделывал этот путь – от библиотеки до дома – тысячу раз, но еще никогда не возвращался так поздно. Обычно первые сумерки настигали его уже на подступах к дому, сейчас же ему еще предстоит перейти дорогу, арку и двор.

Гравий хрустит под ногами.

Рядом проезжает машина, мигнув не понятно зачем фарами.

Ипсилон сворачивает за угол к дорожке мимо домов. Грязно-коричневые одинаковые здания возвышаются громадными валунами.