Шрифт:
— Баклушничаешь? У матери небось не был?
— Не пускают к ней, — стал оправдываться Санька, смущенно поглядывая на расходившуюся старуху. Всегда тихая, ласковая, а нынче…
— Мать при смерти, а вам с Герасимом горя мало, — наседала бабка. — Где он, лайдак? Покличь…
— Нету его…
Почуяла сердцем старуха, что обидела внука.
Погладила теплыми пальцами льняные вихры на голове, заговорила прежним воркующим голосом:
— Беда, Саня. Сказывают, раненых немцев везут в больницу. А наших — на улицу… Мамка-то твоя на ладан дышит. Зачахнет дома без докторов.
— Врут небось, — отозвался Санька, а сердце вдруг защемило.
— Не врут. Афишки на заборах… Возле них народ толпится…
Они пошли на площадь, где маячили люди. Возле Дома культуры (в нем теперь немецкая казарма) Санька замешкался. На заборе были наклеены листы бумаги — синие, белые, оранжевые.
Санька бросил взор на оранжевый лист. Комендант Дручанска майор Фок приказывал выдать немецким властям всех коммунистов и советских активистов. За эту «услугу» Фок сулил большие деньги. За коммуниста — тысячу рейхсмарок, за активиста — пятьсот.
На синем листке тоже было напечатано «распоряжение» Фока.
— Читай вслух! — потребовала бабка Ганна. — Чего шепчешь?
— «…Германская армия принесла вам свободу…» — читал Санька слова коменданта, и они звучали издевательской насмешкой.
— Погоди, погоди, внучек, — остановила Саньку старуха. — Может, ослышалась я? Повтори-ка. Да как у него рука не отсохла, у супостата, писать такое! Освободил!.. Чего он еще набрехал там, шельма?
Санька читал пункты «распоряжения»:
«1. Все должны работать там, куда направят немецкие власти.
2. Безоговорочно подчиняться немецким властям.
3. Выполнять распоряжения комендатуры и городской управы».
Дальше перечислялись угрозы:
«1. За нарушение приказа — расстрел.
2. За саботаж — расстрел.
3. За укрывательство коммунистов и красноармейцев — смертная казнь.
4. За хранение оружия — расстрел…»
Бабка Ганна махнула рукой: мол, ясно. Санька перешел к третьему «распоряжению». На широком листе белой бумаги копошились, как муравьи, машинописные буквы:
«Приказываю незамедлительно, в течение двенадцати часов, освободить бывшее помещение дручанской больницы для нужд германской армии. В противном случае граждане, каковые находятся в данный момент в больнице…»
Санька с трудом выговаривал неуклюжие слова, и вдруг голос его дрогнул и осекся. Вот, оказывается, где отчим пропадает целыми днями… В городской управе…
— Там тятькина фамилия, — растерянно произнес он.
— Тятькина? — удивилась бабка Ганна.
— Вон внизу напечатано: «Бургомистр г. Дручанска Г. А. Зайчик-Залужный…»
Лицо бабки Ганны потемнело, будто на него набежала тень. Хмуря седые брови, она произнесла сурово, как приговор:
— Чужая душа — потемки. Неспроста погудка ходит в народе. Воистину так… Айда к нему. Ишь, пройдисвет, вторую фамилию придумал! Одной мало ему…
Вывеска райпотребсоюза повернута к стене. На тыльной стороне крупные буквы вразброс: «ГОРОДСКАЯ УПРАВА».
На крыльце, прислонившись к балясине, конопатый дылда курит сигарету. То и дело щерит широкий рот и сплевывает сквозь крупные зубы. Красноармейская пилотка надвинута на прыщастый лоб. Ворот гимнастерки расстегнут. Синие галифе заправлены в сапоги. На плече короткоствольная бельгийская винтовка. На рукаве белая повязка с черными нерусскими буквами: «шуцманшафте» 4 .
4
Полиция (немецк.).
— Назад! — загородил он дорогу.
Бабка Ганна не испугалась грозного окрика, не попятилась от крыльца.
— А ты не кричи! Ишь, герой… Вольготно тебе тут со старухами… Чего оттуда сбежал? — Она кивнула головой на восток. — Там головы кладут наши люди… А ты? К врагу переметнулся?
— Замолчи, карга! — полицейский рванул с плеча бельгийку.
— Мы к бургомистру, зять он мне, а ему, — она указала на Саньку, — отчим. Убери стрельбу, идол бешеный!
Бабка Ганна оттолкнула ствол винтовки и, ведя за собой Саньку, вошла в городскую управу.
Залужный сидел в кресле за широченным канцелярским столом, копаясь в каких-то бумагах. Посередине кабинета стоял бородач в полувоенной одежде, с наганом на боку. Между ними происходил, видно, какой-то горячий разговор: оба раскраснелись, глаза посверкивают.
Увидев в дверях Саньку и тещу, Залужный весь как-то передернулся и поднялся из кресла.
— Ступайте, господин старший полицейский! — приказал Залужный бородачу. — Двух полицейских возьмите на подмогу…
Санька исподтишка поглядывает на отчима. Даже внешний облик его изменился. На лице раскустилась черная бородка. Волосы гладко зачесаны на косой пробор. Одет в новый шевиотовый костюм, который лежал в сундуке, пересыпанный нафталином.