Здоровой рукой он потянулся к кармашку на груди, достал оттуда свернутый вчетверо листок бумаги.

— Передай донесение. — Он сунул записку Саньке в руку.

Рыжий тонконогий конь километра полтора бежал машистой рысью, а потом вдруг рванулся в намет. Санька подпрыгивал в скрипучем седле, сжимая в руках ременные поводья. Ветви лещины больно хлестали по лицу, обдавали холодными брызгами росы.

Так он скакал полчаса, а может и час, но ни мостика, ни оврага не было впереди. Он натянул поводья, и разгоряченная лошадь пошла, отфыркиваясь, крупным сбивчивым шагом.

Где-то в лесной глухомани протяжно стонало дерево-скрипун. Казалось, кто-то затерялся в непролазных дебрях и не может выбраться на дорогу. Просит о помощи, захлебываясь утробными всхлипами. Санька хлестнул по боку коня и припал к луке.

Лес — медноствольные корабельные сосны — кончился сразу, будто кто разрубил хвойную чащу на два зеленых массива. А в этом разрубе возник звонкоголосый ручей и через него — бревенчатый мостик. От мостика уползали две тропы. Одна — в белоногий березняк, другая круто поворачивала влево и терялась в кучерявом ольшанике. Санька свернул налево, в зыбучий наплыв листвы.

— Пропуск! — преградил ему дорогу человек с винтовкой наперевес, с красной ленточкой на шапке.

Санька вздрогнул от внезапного окрика…

С заставы его вела низкорослая девушка с автоматом на груди. Вскоре почти возле самой тропинки Санька увидел под вековой елью землянку — замшелую, с покатой дернистой крышей, с квадратной дверью. Над нею багряно плещется знакомый флаг…

Девушка толкнула дверь и пропустила Саньку в землянку.

На столе, возле двери, стоит радиоприемник. Землянка просторная, светлая, с двумя окошками. Часть помещения отделена занавеской, за ней — нары и железная койка, аккуратно заправленная солдатским одеялом.

Возле окна — второй стол, колченогий, накрытый красным полотном. На столе — карта, чернильница, стакан круто заваренного чая на блюдце, рядом два кусочка сахару. Чистота. Порядок… Вот, оказывается, как живут партизаны! За столом сидит смуглый очкастый человек в военной гимнастерке, стянутой крест-накрест ремнями. Голова обкручена широким, как чалма, бинтом. Из-под него торчат над ухом клочки белоснежной ваты. Перед ним на столе разобранный пистолет, а в руках посверкивает никелированный ствол.

— Товарищ комиссар отряда, на заставе номер два задержан неизвестный мальчишка, — доложила девушка.

Санька исподтишка разглядывал человека, которого партизанка назвала комиссаром. На смуглом лице раскустилась черная с проседью бородка. Он снял очки и посмотрел на Саньку в упор. Взгляд у него пристальный и цепкий.

Комиссар сделал знак рукой, и девушка-конвоир вышла за дверь.

— Ранен, говоришь, Андрюшин? — допытывался комиссар.

— Левая рука перебита… Вот от него записка… — ронял Санька мокрые слова. — А Кастусь в Селибе… Один… Там каратели…

В это время дверь распахнулась и в проеме возникла плечистая фигура.

— Кто тут у тебя, комиссар? — спросил вошедший и сбросил с плеч промокшую где-то плащ-палатку.

Он повернул большеглазое, чисто выбритое лицо к Саньке, и тот чуть не вскрикнул от радости: посередине землянки стоял Максим Максимыч, председатель райисполкома. Он совсем не изменился. Глаза по-прежнему приветливые, добрые. И костюм на нем такой же, как раньше, — полувоенный.

— Здравствуйте, Максим Максимыч! — выкрикнул Санька и тут же сообщил: — Убёг я из «музыкальной» школы… — Лицо его вдруг нахмурилось, голос задрожал. — Владика замучили… И тетю Аню тоже…

— Вот что, Шульга, — обратился Максим Максимыч к комиссару, — возьми Саньку под свою опеку. И «музыкальной» школой займись.

Они стояли лицом к лицу — оба подтянутые, строгие. Шульга выше ростом и, судя по седеющим вискам, постарше годами. Максим Максимыч — коренастый, крепко сбитый, с увесистыми широкими ладонями.

Максим Максимыч прочитал донесение, распахнул дверь землянки и приказал кому-то, стоявшему снаружи, срочно позвать посыльного. Когда посыльный появился в дверях, вручил ему донесение, коротко приказал:

— Орлову!

Потом шагнул к столу и припал к котелку с водой.

— Поскачу на переправу, — заговорил он, утирая подбородок рукавом. — Там две наши роты в засаде. Надо задержать карателей на Друти до ночи. А ты, комиссар, готовь раненых к отправке в Кличевские болота. За Андрюшиным пошли расторопных…

Потом выслали Саньку из землянки и остались вдвоем.

А через несколько минут его трясла телега, которую везли чуть не вскачь два рослых коня. В задке, свесив ноги через грядушку, сидела чернявая девушка с санитарной сумкой на боку.