— Беги на мост! Пускай Максим Максимыч гонит весь обоз сюда.

Светало, когда Санька прибежал к переправе. По мосту двигались телеги с ранеными. Две подводы уже поднимались на бугор, где дымились разбитые бункера и валялись трупы немецких солдат.

За мостом, возле поворота, откуда выкатывались на рысях последние подводы, гремела стрельба. В синем сумраке рассвета замаячили на бугре бронемашины. Они норовили прорваться к мосту, но партизаны из группы прикрытия осаживали их назад гранатами. Одну бронемашину подожгли. Вторая катилась к реке. Кто-то из партизанской цепи кинулся ей наперерез. Упал почти у самых колес броневика, и в тот же миг из-под железного брюха машины выкатились синие клубки пламени.

На бугор выскочили три грузовика с солдатами. Фашисты прыгают с машин на ходу, падают на землю, ползут к реке.

Партизаны группами и в одиночку перебегают по мосту на левый берег. Ложатся по обе стороны моста. Стреляют. На вражеском берегу осталось только четверо. С пулеметами. Вот и они отступают. А из-за бугра выползают танки…

У Саньки трясутся коленки. Сейчас танки про рвутся сюда, на левый берег… Он ищет глазами среди партизан Максима Максимыча. Куда он пропал?

Вон кого-то несут на плащ-палатке к телеге. Не его ли?

У самых заплесков маячат два партизана. Разматывают какой-то шнур… Один вылез из-под моста, тоже со шнуром в руке. Внезапно возле них выросла коренастая фигура. Максим Максимыч! Он машет рукой и что-то выкрикивает. Партизаны перебежками уходят от моста… Санька кинулся к командиру отряда, но страшной силы грохот отбросил его назад. Над рекой взлетели бревна, доски, тела немцев. Когда черная туча дыма свалилась в реку, моста уже не было. Лишь покареженные сваи торчали из воды.

Дождь утихомирился, но небо все еще хмурилось. Над землей копнились тучи — серые и по-осеннему холодные.

…Санька ехал с обозом по деревне. На подворьях рвались снаряды: танки «Мертвой головы» обстреливали Сосновку из-за реки. У крайней избы стоял в войлочной шляпе партизан. Покрикивал на обозников:

— Живей к лесу! Пока не прилетели «юнкерсы»…

Из изб выбегали женщины, несли к телегам хлеб и кастрюльки с каким-то варевом.

— Вырвались, родимые… А «мертвяки» выхвалялись вчера: мол, партизанам капут…

На огородах изредка щелкали выстрелы. Там перебегали от плетня к плетню эсэсовцы, за ними гонялись партизаны.

За поскотиной по пашне тянулись к лесу автоматчики из группы прорыва. Впереди четыре человека несли кого-то на самодельных носилках. Возле дороги, на опушке, они остановились и поставили носилки на землю. К ним шли партизаны, снимали шапки…

Обгоняя обоз, Санька бежал к лесу. Протискался к носилкам и — замер. Сердце его дрогнуло, застучало порывистыми толчками, а из глаз брызнули слезы. На носилках, вытянувшись во весь богатырский рост, лежал Шульга. Черноволосый, неестественно желтый, с запекшейся на губах кровью…

Верхом на коне прискакал Максим Максимыч.

— Жив?

Он спрыгнул с седла, упал на колени возле носилок и — отшатнулся, увидев на лбу Шульги, над левой бровью, черную пулевую рану.

А по дороге шли партизаны, ехали подводы, лошади тянули противотанковую пушку — отряд уходил в лесные урочища.

— …Два месяца учили тебя! А ты? Не смог сопляка убрать! С мальчишкой не справился!

— Он упал замертво… — оправдывался Рыжий.

Зорге побагровел от негодования. Вскочил со стула и начал мерить кабинет свирепыми шагами, бросая ядовитые взгляды на Рыжего. Тот стоял у порога. — обшарпанный, грязный, заросший рыжей щетиной.

— Болван! Мертвые не встают. А твой «мертвец» уже на ногах. Ты раскрыт… Панчоха и Бутян пойманы… Вторую группу посылать нельзя. Сорваны все мои планы! Что с тобой сделать? Расстрелять? Повесить? Или в куль да в воду?..

— А сгоревший самолет? А разрушенный аэродром? — перечислял свои заслуги Рыжий. — Разве они не в счет, господин Зорге?

Зорге зло ухмыльнулся:

— Лгать не советую! Самолеты оба улетели. И раненых увезли. На твоем счету пока расшифрованная школа! Понимаешь, что это такое? Для партизан она больше — не музыкальная. Нашим агентам отрезан путь в лес. Значит, все пропало!

Он шагнул к окну, распахнул одну створку и, заложив руки за спину, долго смотрел на явор, где чулюкали в лучах заката егозливые воробьи. Потом резко повернулся к Рыжему и брезгливо сморщился.

— Ступай к Вальтеру. Приведи себя в порядок, господин Шуба. Отоспись…