Всю перепившуюся братву собрали в одну камеру. Последнего, Арбалета, торжественно внесли на руках расторопные опера. Вдоволь насмеявшись над этим весёлым приключением, все восемь человек наконец угомонились и завалились спать.

Утром, вся администрация, все маленькие и большие звёзды были на подъёме в ШИЗО. Всем было интересно посмотреть на эту восходящую плеяду звёзд бражного шансона. Тем более, что все, кроме Арбалета, занимали лучшие, хлебные, должности в лагере, и многие сотрудники были напрямую зависимы от этих зеков.

Дверь камеры распахнулась, и на пороге не успевшие ещё раскаяться во вчерашней пьяной бузе, ребята увидели: Начальника опер.части, зам по Р.О.Р., зам по воспитательной работе и ещё целую кучу оперов. Арбалет вышел первый и сразу огорошил начальника опер.части своей наглостью:

– Что за беспредел? Я спал, - доказывал он, - А ваши сотрудники ночью ворвались, подняли, инкриминировали какую-то пьянку, в которой никто не участвовал! Не было просто ничего. А ваши вытащили, избили. – Он разделся по пояс, демонстрируя следы от дубинок на теле, - и ни за что закрыли в ШИЗО. Я требую прокурора!

– Ага, сейчас. Иди в камеру, жертва произвола. – усмехнулся Начальник опер.части.

Отсидели все по 15 суток. Пецик, как всегда, сидел с выводом: каждое утро уходил работать, а ночевать возвращался «домой», в ШИЗО. Выделили им самую просторную камеру. После пятнадцати суток им дали ещё по 4 месяца ПКТ (помещение камерного типа).

Пецик, завёденным манером, невозмутимо курсировал между камерой и зоной. Сквозь «плотные» заслоны сотрудников он проносил всё: чай, сигареты, а в более удачные дни анашу или ещё что-нибудь потяжелей. Сокола, пока он сидел в ШИЗО, с должности старшего столовой сместили, но на его место поставили опять-же с четвёртого отряда «Комара». Он с первых же дней начал дружить с челябинской группировкой. Сам он был с Приморья, но парняга оказался неплохой, и его приняли в Уральское братство. Кормил он сидельцев досыта. Да и всегда работники столовой старались – чтобы не будоражить общественное мнение, - тех, кто сидел в ШИЗО кормить лучше, чем зеков в зоне. Так что сиделось нашим бунтарям вообще-то не плохо. Ну как же! Какие люди там невинно страдают, света белого не видят! Вот их и подкармливали. И грев (героин) с зоны шёл постоянно. В общем, отдыхали культурно участники застолья и ни в чём не нуждались. Вся зона о них заботилась. (Любит наш народ своих бузотёров! Всем ведь и самим хочется побузить, да – боязно).

Димыч, вышедший через 15 суток, всё время, поа Арбалет сидел, приходил вместе с начальником отряда и грел Арбалета передачами.

После ПКТ Арбалет вернулся в свой отряд. Встреча была тёплой, но Димыч не обрадовал Арбалета последними новостями: «Много сук развелось. Бегают к операм по поводу и без повода. Носят им всё, что разнюхают. Следят за всеми и доносят.»

Практически всех сук – тихушников вся зона знала в лицо благодаря предприимчивости Арбалета. Он угостил пару раз дневального штаба анашой. Потом они разговорились и оказались земляками. И вот земляк сообщал Арбалету, кто посещает опер.часть втихую. Обо всех коварных замыслах оперативников, обо всех «внезапных» шмонах было известно Арбалету. И в дальнейшем он всячески поддерживал эти отношения.

Пацаны со свободы постоянно приезжали на перекид: в начале месяца приезжали к Димычу, в конце – к Арбалету. Привозили всё, что было необходимо. Иногда перекидывали через кочегарку, иногда оставляли на расконвойке (за зоной). А те потом потихоньку заносили. Один раз не удержались и скрысили, то есть взяли чужое. Из четырёх мешков занесли в зону только два. Арбалет написал пацанам, что передали не всё. Те были в полном недоумении от содеянного. Приехали на трёх машинах на хоз.двор за зоной и переколотили всю расконвойку. Расконвоированные зеки с перепугу разбежались по местным лесам. Это стало известно начальнику опер.части.

Он прибежал в зону к Арбалету и Димычу: «Пишите маляву вашим отморозкам. Сообщите им, что груз получили полностью. Всё, что забрали эти уроды, я сам отдам. Пишите только. А то сейчас начнётся розыск этих беглецов. И, соответственно, кипишь поднимется не только до Челябинска, но и до Москвы».

Арбалет, чтобы разрядить эту напряжённую, угрожающую многим, ситуацию, маляву отослал. Пацаны уехали домой в Челябинск. Всё разрешилось, ко всеобщему удовлетворению, вполне благополучно. Все бегуны вернулись на хоз.двор. Но вся зона знала уже, что они засунули руки в чужие грузы. Начальник опер.части, чтобы их не избили в зоне, закрыл их в ШИЗО. Их долго там держали, а потом развезли по разным областям.

Выйдя из (повторного) ПКТ, Арбалет имел уже и заслуженную славу, и серьёзный авторитет в лагере. Последние месяцы он сидел один. А в одиночестве времени для решения жизненных проблем предостаточно: обо всём передумаешь.

Жена приезжала два раза на свидание, но Арбалет безвылазно сидел за крепкими запорами. Он отправил е й письмо, чтобы она, если ей не дадут с ним свиданку, вызывала на короткое свидание Антона, который ей всё и объяснит. Антон выходил оттуда расстроенный. Приходилось ему выслушивать незаслуженные упрёки от Арбалетовской жены:

– До каких пор он будет сидеть? Сколько можно? Я, как дура, собираю баулы для него, приезжаю, а он то в ШИЗО, то в ПКТ. Скажи ему, моему любимому, что мне надоело ездить и разговаривать здесь с каким-то другом о его подвигах.

Жена Арбалета явно начинала нервничать, но, в принципе, она была права. Арбалет сам был во всём виноват. Вдобавок ко всему, отрядник (нач.отряда), всё ещё почему-то надеющийся на «исправление» Арбалета, приносил ему в ПКТ назидательные письма от его заботливой жены. Но Арбалет ничего поделать не мог, так уж сложилось, и винить некого, кроме самого себя. Сидя в камере, сначала сильно переживал из-за её мытарств, понимал, что для любой женщины труднопереносима разлука с близким человеком. А потом пришёл к выводу, что его переживания пользы никому не принесут, исправить ситуацию этими переживаниями он не сможет. Надеялся: если любит, всё поймёт.