Будем благословлять тот строй, который научит людей должной прямоте и правильному пониманию вещей.

Мало прививать чувство ответственности, надо приучать и к, мужеству. Как это сделать, не знаю. Должно быть, есть много путей к этому. Но это нужно постоянно долбить, как капля долбит камень, может быть, посредством кино, театров или другого какого-либо зрелищного действа.

Если бы удалось внедрить в сознание людей императивную категоричность этой простой истины, то и статистика зла, по крайней мере, в той специальной области, о которой я говорю, непомерно теперь разбухшей, рухнула бы, как карточный домик под напором ветра.

Я припоминаю совсем недавний случай.

Мне принесли письмо с просьбой помочь подателю его. Обращался ко мне большой друг, мне было очень приятно оказать ему услугу.

Речь шла об очень молодой женщине; у нее была гонорея, очень упорная.

Эта женщина лечилась много недель. К несчастью, она была красива, и врач, который должен был загладить чье-то преступление, влюбился в нее. А может быть, он был просто очень впечатлителен и легко терял голову. Ведь врач — тоже человек.

Однажды, провожая больную, он схватил ее у двери за руку и начал целовать. Вероятно, он и раньше выражал как-нибудь свою нежность. Но отделять жест и слово врача от жестов и слов человека иногда бывает трудно. Может быть, пациентка была мало наблюдательной и вовремя не заметила нарастания событий.

И она поступила так, как это делает каждая, на которую внезапно нападает мужчина. Она оттолкнула его кулаком. На пальце у нее было кольцо с камнем, и на лбу доктора образовалась багровая рана от края волос до переносицы. Больше они, конечно, не встречались. Лечение было прервано. Это было описано в письме. Пострадавшего коллегу я знал; он был способный врач. Мой приятель просил принять больную и довести лечение до конца.

Когда она вошла, и я говорил с нею, я увидел, что красота иногда, действительно, может быть даром злой феи. Красота этой женщины поражала. Ей было 18 лет, она была бедна и одиноко жила в большом неприветливом городе. Жизнь, которая только что расцвела, уже влачилась краем по грязи.

Я осмотрел ее очень тщательно; предстояла длительная борьба за выздоровление.

Она стала ходить ко мне на дом ежедневно. От амбулатории она отказалась наотрез, Мысль о регистрации приводила ее в ужас.

Однажды она сказала:

— Простите доктор, вы так добры ко мне. Я хочу попросить: нельзя ли мне бывать у вас два раза в день?

Мой отказ сильно огорчил ее.

Несколько дней спустя она сказала;

— Ах, как это долго тянется! Мне хотелось бы поскорее вылечиться. Как бы это узнать?

Я отнесся к этим крамольным словам спокойно и объяснил ей необходимость запастись терпением.

На всякий случай я отправил выделения в лабораторию для анализа. Ответ был неутешительный, — огромное количество лейкоцитов, множество диплококков и изредка гонококк Нейссера.

У нее опустились руки, когда я сообщил ей, что до конца еще далеко. Лицо посерело, взор потух.

Потом она стала сильно нервничать. С нею что-то происходило. Это не было обычное нетерпение. Что-то сидело в ее голове, — нечто вроде психической занозы.

Иногда глаза у нее блестели радостью. А иногда губы сжимались, брови, как две змейки, тянулись к переносью, в зрачках появлялись черные искры. То она была неестественно оживленна, то была мрачна, как преступник на плахе.

Однажды она воскликнула:

— Доктор, родной, нельзя ли поскорей?

Она молила взглядом. Я сказал как можно мягче:

— Потерпите. Я сам бьюсь над этим.

Она откинулась в кресле. Она стала громко рыдать.

Кое-как я закончил процедуру, снял ее с кресла и усадил за своим столом. Она спрятала лицо в ладони и тихо всхлипывала, каик обиженный ребенок, утомленный громким плачем. Мочка уха, выпроставшаяся из-под пряди, рдела пунцово.

Я успокаивал ее, ибо я догадывался, что она нервничает неспроста. Она размякла, ослабла и начала рассказывать.

Какая знакомая картина!

Она учится в Институте Сценических Искусств. Где-то на Кубани, в маленьком городишке, она мечтала об искусстве, о славе, о ярком обмане сцены. Она не хотела быть ни стенографисткой, ни учительницей, ни делопроизводительницей. Она искала славы. И, оставив свою полуголодную, как и она, старушку-мать, она отправилась в Ленинград, каким-то чудом сколотив себе деньги на билет. Чемодан у нее был маленький, старый. Но она везла с собой огромный запас молодости, надежд, планов и доверия к людям.