– Я в общих чертах знаю эту историю. Свадьба состоялась, через несколько дней кто-то напал на дворец раджи, всех вырезали, а кто уцелел, погиб под ногами бешеного слона. Его ранили, и он растоптал все живое окрест.

– Отец сказал, что это спутники невесты устроили резню. Все должно было выглядеть как набег. Раджа погибает, его молодая жена становится владетельной вдовой. Император получает в руки алмазные копи.

Женщина невесело улыбнулась, поднесла к губам чашку и сделала осторожный глоток.

– Император не знал, что в центральных княжествах до сих пор существует обычай, по которому жена следует за мужем на погребальный костер?
– спросил Лекс. И сам же ответил.- Не исключено. Поправь меня, если я ошибаюсь, тело Румджагатапуры так и не нашли?

– Там была каша. Возможно, раджа оказался искалечен на столько, что его просто не опознали. Новобрачная вместе с посольством исчезла в туже ночь. Их больше никто не видел. Император не дождался алмазов. Родственники раджи начали войну за престол, но как только кто-то надевал золотой тюрбан, являлся слон и убивал его. Вскоре претендентов вовсе не осталось. Это случилось десять лет назад. Про злосчастного жадину стали забывать. Княжество пришло в запустение. А потом появились эти оборотни. Я сразу почувствовала неладное, но муж не стал меня слушать. Он, конечно, питал глубокое уважение к моей семье, но сильно огорчился, когда вместо нежной девочки увидел на своем ложе зрелую женщину. Меня тут не очень жаловали.

* * *

– Я так понимаю, мы сейчас медленной скоростью направляемся прояснять этого слона?
– спросил Энке после некоторой задумчивости.

Он как раз дотянулся до очередной папайи и начал ее изучать.

– Ну, в общем-то, да. Именно. Если оно слон.

– И как ты собираешься это узнать? Поймаешь за хобот и спросишь?

– Да как-то так.

Энке изогнулся и постучал их общий транспорт по хребтине пяткой.

– Эй, ты человеческий язык понимаешь?

Слон поднял хобот и продудел два раза.

– Как думаешь, что он хотел сказать?
– озадачился джинн.

– Предупредил: еще раз постучишь, пойдешь пешком. Кстати, все хочу тебя спросить, да ты разговор уводишь, что за камуфляж у тебя на голове был, когда мы встретились?

– Отвянь!

– Считай, я обиделся.

– Тоже мне, барышня! Обиделся он. Я, может, до сих пор по пять раз в день темечко скребу. Краска, так ее, перетак, не смывается.

– А я думал, сама линяет. Да почти уже и не видно. Но, если не хочешь, не говори. Вдруг твоя история так меня расстроит, что станет совсем плохо. Видишь, и так всю дорогу мутит, - невинно потупился Лекс.

– Знаешь, чего я боюсь? Что ты от хохота со слона рухнешь и чего-нибудь себе повредишь.

– А вот не надо меня жалеть.

Лексу стоили больших усилий сохранять печальный вид. Он даже сунул нос в свой флакон и глаза прикрыл, вроде страдает.

– Понимаешь, - медленно начал Энке (которого тоже распирало, да выговориться не могло) попал я, так попал!

– Куда?

– В меньшинства.

– Национальные? Религиозные? Социальные?
– оживился Лекс.

– В сексуальные.

– Что?! Ты?! Вали со слона, пидор гнойный!

Лекс так захохотал, что хлипкая люлька заходила ходуном.

– Сейчас точно свалю. И путешествуй ты дальше в компании своего флакона да носатого. Урод.

– Прости. Прости. Правда... только этого не может быть! Хочешь, съем собственную туфлю?

– Оставь обувь в покое. Я такой переплет попал, хоть плачь, хоть смейся. Меня дедуня Мита отправил учиться, дескать, пока Лекс выздоравливает, езжай ка ты ума наберись. Только уговор: сидеть тише травы, ниже воды. Или наоборот? Не помню. Бумаги нужные мне отдал, котомку в дорогу, и отправил, как он это умеет - на один щелчок. Глаза закрыл здесь, открыл уже там.

Стою посреди площади, дома вокруг - ничего так, архитектурка. Народ одет по-разному, странновато, да чего мы с тобой только не видели. Еще тарахтелки эти с колесами. Вот чего не люблю, того не люблю. Но деваться некуда, я уже здесь. А еще посреди площади хрен египетский торчит.

– Египетский... чего?

– В Луксоре полно этих колонн. Называется: плодородный орган бога Осириса. Такие кверху заостренные? Помнишь? Тут точно не Египет. А орган наличествует. Прислушался, речь вроде понятная. А прямо напротив меня огромными буквами написано " Университет". Туда-то думаю, мне и надо. Пошел. Народ вокруг в основном молодой, и как-то на меня все косятся. Я - морду тяпкой, и в ректорат. Там документы у меня приняли. Спрашивают, какой факультет выбрал. Строительный, говорю. Вдруг выходит из-за стола мужчинка совершенно определенного пошиба и, виляя бедрами, начинает меня обходить по кругу. И так он ахает, так восхищен, что даже глазки закатывает. Сам белесенький, волосья колечками, личико гладкое, будто отекло, и кожа белая, белая - чисто опарыш. Я, говорит, декан факультета искусств. Прошу к нам. Умоляю, на колени щас паду. При этом поворачивается спиной, а штаны у него на заднице прозрачные. Мало того, против ануса в штанах дырочка, обшитая аккуратными такими стежками.

Меня замутило, едва успел рот зажать. Спалю ведь тут им все к чертям. Перетерпел. Прыщ понял, что не по адресу обратился, принял оскорбленный вид и вымелся из приемной. И тут выходит ко мне сам ректор. Через плечо три голубые ленты. Он-то мне и объяснил, что по вновь принятому закону все население, моложе семидесяти лет обязано носить опознавательные знаки. И, значит, я, как приехавший из страшной глухомани и не знакомый с цивилизацией, должен сей же час решать. Активный - три голубые ленты. Пассивный - две. Трансвестит - одна. Активная лесбиянка - три розовые ленты, пассивная - две. Бисексуал - розовая и голубая. Я спрашиваю: а нормальные? Ректор как заорет, дескать, нормальные в ленточках ходят, а отщепенцы, меньшинства то есть, в клетчатых хламидах. Для брака им потребно особое разрешение, учение для них стоит в два раза дороже, чада, рожденные допотопным способом, подлежат изъятию и передаче в нормальные семьи.