Эгон Тамм направил фонарь на своего сына: «Возьми у него сумку».

«Да пожалуйста! — проворчал Арлес и протянул сумку. — Берите! В ней всего лишь несколько личных вещей, ничего...» Арлес почему-то не закончил фразу.

«Можешь идти домой, — сказал Эгон Тамм. — Не пытайся покинуть станцию Араминта. Я с тобой разберусь, когда смогу смотреть на вещи беспристрастно».

Арлес повернулся и побрел по ночному пляжу, держась рукой за голову. Эгон Тамм и Майло вернулись в Прибрежную усадьбу. Уэйнесс и Глоуэн сидели на диване и пили горячий чай, поданный Корой Тамм.

Эгон тоже принял чашку чая, после чего угрюмо воззрился на Глоуэна: «Я очень благодарен за твою своевременную помощь. Но меня озадачивает то обстоятельство, что ты оказался под рукой как раз тогда, когда эта помощь понадобилась».

«Другими словами, — ответил Глоуэн, — вы спрашиваете, с какой стати я околачивался вокруг да около, когда ваша дочь купалась нагишом?»

Эгон Тамм недружелюбно улыбнулся: «Можно сказать и так».

«Вы вправе задать такой вопрос. Вы, конечно, помните убийство Сесили Ведер».

«Никогда о нем не забывал».

«Арлес стал главным подозреваемым по этому делу, но ничего определенного не удалось доказать. Когда на занятии в лицее Уэйнесс упомянула, что любит гулять и плавать одна по ночам, Арлес проявил чрезвычайный интерес. Сегодня вечером я продолжал за ним наблюдать. Он поднялся к себе в спальню, тайком вылез из окна и спустился с крыши. Я проследовал за ним по Пляжной дороге и на берег лагуны. Я вмешался бы и раньше, но мне пришлось ждать той минуты, когда я мог безопасно подойти к нему сзади и оглушить его. Мне очень жаль, что эта задержка заставила Уэйнесс пережить лишние мучения. Таково объяснение сегодняшних событий».

Уэйнесс обхватила руку Глоуэна обеими ладонями: «По крайней мере, я Глоуэну очень благодарна!»

«Дорогая моя, я тоже очень благодарен. Но я не понимаю одного: когда Арлес стал вести себя подозрительно, почему нельзя было просто позвонить нам по телефону и предоставить мне заниматься этим делом?»

Глоуэн горько рассмеялся: «Если бы я сказал вам правду, консерватор, вы, как минимум, пришли бы к выводу, что я слишком много о себе думаю и слишком многое себе позволяю».

«Я прихожу к выводу, что ты напускаешь на себя излишнюю таинственность, — отозвался Эгон Тамм. — Кора, дорогая, ты понимаешь, на что он намекает?»

«Ни в малейшей степени! По-моему, ты задал вполне разумный вопрос».

Уэйнесс рассмеялась: «Только не с точки зрения Глоуэна! Хотите знать, почему?»

«Просвети нас! — ответила Кора Тамм. — Почему нельзя ответить прямо?»

«Я тебе скажу, почему. Глоуэн предвидел примерно следующее развитие событий. Предположим, мама ответила бы на его звонок. Запинаясь и путаясь от смущения, Глоуэн попытался бы предупредить маму о том, что, по его мнению, сегодня ночью кто-то собирается на меня напасть. На что мама ответила бы что-нибудь типа: «Да что ты такое говоришь! Не надо преувеличивать!»

Глоуэн продолжал бы настаивать: «Я не преувеличиваю, госпожа Тамм. Убежден, что вашей дочери угрожает опасность».

В полной мере выразив свой скептицизм и надлежащим образом поставив Глоуэна на место, мама предупредила бы меня, наконец, не плавать сегодня ночью, а папа проверил бы, не шатается ли кто-нибудь по пляжу около усадьбы. Разумеется, папа ходил бы по пляжу с фонарем. Арлес заметил бы его издали и вернулся бы восвояси. А папа никого не нашел бы, и тоже вернулся бы восвояси, причем мрачнее тучи, и обвинил бы Глоуэна в том, что тот слишком многое себе позволяет и поднимает ложную тревогу почем зря. После этого всякий раз, когда в так называемом приличном обществе упоминали бы имя Глоуэна, кто-нибудь говорил бы: «Ах да, этот истеричный юноша из пансиона Клаттоков! У него больное воображение». Вот вам и ответ на ваш вопрос, только отвечать на него лучше было мне, а не Глоуэну».

Сурово нахмурившись, Эгон Тамм повернулся к Глоуэну: «Она правильно изложила суть дела?»

«Боюсь, что так, консерватор».

Эгон Тамм расхохотался, лицо его внезапно потеплело: «В таком случае нам придется пересмотреть наши представления! Теперь я понимаю, что ты руководствовался разумными соображениями, и действительно тебе очень благодарен».

«Рад, что вы меня поняли, консерватор. А теперь мне пора домой. Впрочем, осталась одна деталь: надеюсь, мое имя не будет фигурировать в ходе расследования. Это значительно осложнило бы мои взаимоотношения с другими обитателями пансиона Клаттоков».

«Твое имя не будет упомянуто».

Уэйнесс проводила Глоуэна до двери и крепко обняла его: «Я даже не пытаюсь тебя благодарить, у меня слов нет».

«И не нужно никаких слов! Представь себе, как бы я себя чувствовал, если бы с тобой что-нибудь случилось!»

«Я чувствовала бы себя еще хуже». Поддавшись внезапному порыву, она подняла лицо и поцеловала Глоуэна в губы.

«Ты это только из благодарности сделала?» — поинтересовался Глоуэн.

«Не только».

«Давай еще раз поцелуемся, чтобы я понял, чем еще может объясняться такое поведение».