Выпили по чарке трофейного вина, доставленного предусмотрительными военкорами. Выступали все. Больше всего говорили о недавно пережитых октябрьских — ноябрьских днях, когда смертельная угроза нависла над любимой Москвой, когда столица была фронтовым городом, а «Правда» стояла на передовой.

Начался 1942 год. По заданиям редакции «Правды» я исколесил много фронтовых дорог. Снимал на Западном, Юго-Западном, Брянском, Ленинградском, 1-м, 2-м и 4-м Украинских фронтах. Побывал у партизан Ковпака и в Чехословацком корпусе, которым командовал Людвик Свобода.

Последние два года Великой Отечественной войны вместе с Борисом Полевым и Сергеем Борзенко работал на 1-м Украинском фронте. В моем фронтовом блокноте 16 апреля 1945 г. сделана такая запись: «Первый день последнего наступления». Дальше перечислены эпизоды, запечатленные мною на пленку: «Танки- тральщики ст. лейтенанта В. Панкратова делают проходы в минном поле»; «Танкисты дважды Героя Советского Союза генерала И. Якубовского форсируют реку Нейсе»; «Артиллеристы мл. лейтенанта М. Голышева готовят Гитлеру персональный «подарок» с доставкой в Берлин».

22 апреля я снимал наши войска уже на западном берегу Шпрее.

Утром 24 апреля на Берлин с юга двинулись большие соединения танков. Впереди на «виллисе» ехал генерал П. С. Рыбалко. А навстречу им шли люди, много людей… Вот освобожденные из концлагерей французы горячо приветствуют своих освободителей — воинов Советской Армии, вот по дороге движется колонна изможденных женщин в лохмотьях. Это наши, русские: узницы берлинских лагерей. Солдаты делятся с ними хлебом, сахаром…

А утром 26 апреля я прилетел на Эльбу, в район города Торгау. Днем к нам, на правый берег, переправились первые американцы — солдаты и офицеры, а под вечер командир 58-й гвардейской ордена Красного Знамени дивизии генерал-майор Владимир Васильевич Русаков дружески встретил прибывшего с большой свитой американского генерала Эмиля Ф. Рейнгардта. Сфотографировав это событие, я вылетел в Москву. На следующий день «Встреча на Эльбе» была опубликована в «Правде».

Война шла к концу. Со всех фронтов поступали в столицу радостные сообщения о разгроме фашистских армий. Во всем мире люди с нетерпением ждали и сердцем чувствовали: вот-вот фашисты капитулируют.

В ночь на 9 мая москвичи не спали. В два часа ночи по московскому радио после позывных «Широка страна моя родная…» объявили, что будет передано важное сообщение. В 2 часа 10 минут Юрин Левитан прочитал акт о военной капитуляции фашистской Германии и Указ Президиума Верховного Совета СССР об объявлении 9 мая Праздником Победы.

Взяв две «лейки», я выбежал на Зубовскую площадь. Изо всех окон неслась торжественная музыка, из домов выбегали люди. Они радостно поздравляли друг друга с долгожданной победой. У многих на глазах были слезы — слезы радости. Появились знамена. Народ все прибывал, и многие двинулись на Красную площадь.

Началась стихийная демонстрация. Радостные лица, залихватские пляски под гармошку, качают военных, наших и союзников… Люди вздохнули полной грудью. Пришла Победа.

Вечером был салют. Тридцать артиллерийских залпов из тысячи орудий. Лучи ста шестидесяти прожекторов образовали подвижной световой шатер над Москвой.

Помню, на Курской дуге еще до начала битвы провел я несколько суток в траншеях батальона Шапошникова, зарывшегося глубоко в землю. По характеру обороны люди здесь давно поняли, что рассчитана она не только на отражение противника, но и на нечто другое. Иначе зачем бы прокладывать ходы для бросков из основных оборонительных сооружений. Хитер солдат, помалкивает, дисциплину соблюдает, а сам в полном курсе всех дел, хотя и не читает штабных документов. Но не о том речь. Собрав материал для корреспонденций, я было решил уезжать — хотелось добраться до танкистов, как вдруг меня окликнул капитан Шапошников, вынырнувший откуда-то из хода сообщений.

— Вы что же, бросаете нас? Не советую. Как бы вам по дороге не попасть в кашу: слышите, как тихо? Неспроста это. Если что, лучше переждать у нас, в блиндаже, ну-ка он захватит вас в пути — хуже будет. Здесь хоть и передний край, да сами видите, как крепко все устроено.

Это было произнесено полушутливым тоном, но глаза Шапошникова серьезны. И даже встревожены. По давнему опыту я знал: боевой офицер не станет подвергать военного корреспондента излишней опасности. Во-первых, если убьют человека с блокнотом, значит, ничего не напишет он, а ведь, как ни говорите, каждому хочется прочесть и свое имя в газете, и имена товарищей. Зря, что ли, и Шапошников, и Ворончихин перечисляли мне бойцов, отличившихся в обороне. А во-вторых, давай потом объяснения в вышестоящие штабы: как, почему и отчего произошло такое. Ну а в-третьих, и это, по-моему, самое главное, в душе настоящего военного всегда возникает такая мысль: я здесь стою — мне положено, выполняю боевую задачу, а корреспонденту, ему ж здесь фактически не положено, у него другая задача, а раз так, чего ему зря голову подставлять?

С таким великодушно-трогательным представлением о миссии корреспондента на фронте я встречался всегда, а из бесед с коллегами знаю, что они постоянно испытывали на себе такое же, иногда до слез волновавшее участие. На самом деле оно не было продиктовано сантиментами, или, как я сказал, великодушием. Просто человек с «военной косточкой» не терпит напрасного риска и бесцельного героизма. Что ж лезть в пекло, если нет на то приказа? Наше дело — воевать, ваше дело — писать.

Но сколько раз, сколько раз военные корреспонденты, опрокидывая такое представление, лезли в это самое пекло, брали на себя командование взводом, отделением, группой бойцов, когда выбывали из строя командиры, как это сделал Аркадий Гайдар; ходили в смертельные десанты, как Сергей Борзенко; штурмовали на «илах» немецкие колонны, как Леонид Вилкомир; поднимали в последний бросок «окруженцев», как милый Петр Огин; отстреливались до последнего патрона на пятачке, прижатом к горам и морю, как Лев Иш!