При новом императоре моего мужа ждал фавор -- с Александром у него были отличные отношения, новый государь его любил и почитал. Энергия новых преобразований, приближающаяся война с Бонапартом, множество интересных дел и проектов, светская жизнь, бурлящая ключом -- я редко теперь видела Бонси. Сначала он уехал в Мемель, я впервые рассталась с ним на месяц. Я отвыкла от него, и мне было страшно скучно. Мне нельзя было появляться в большом свете без него, только при Дворе Марии Федоровны (ужасно тоскливое место, в отличие от Двора государя!) и у свекрови. Я тогда уступила авансам князя Долгорукова-второго, друга Бонси, молодого генерала, который тогда был в большом фаворе у государя. Он был вспыльчив и горяч, но вовсе не столь развратен -- служба для него была превыше развлечений. На службе он и сгорел в неполные 30 -- а вовсе не на дуэли. Хотя дуэль была -- и по пустяковому поводу, и Долгоруков впрямь был ранен, и только чудо позволило выкарабкаться ему, сохранив обе ноги -- чтобы умереть от гнилой горячки через два года после происшествия. Первый опыт любви вне супружеского ложа меня не сильно впечатлил -- собственно, в постели Долгоруков мало отличался от своего друга, за которым я была замужем. Отношения наши мало продлились. Из любопытства и отчасти из страха-- а вовсе не из властолюбия и желания сделаться фавориткой будущего государя (тогда все надеялись на то, что у государя нынешнего будут свои наследники)!
– я уступила цесаревичу Константину. Он любил женщин моей комплекции, что на то время было необычным. Это был человек хоть и уродливый, но довольно неплохой любовник.

О том, что у меня мог быть в постели низкорожденный, не могло быть и речи, госпожа Маккейб. Я знаю, сейчас такие, как этот "Андрей Громыко" (я никогда не трудилась запоминать, как зовут всех этих лакеев, горничных, слуг), властвуют в России -- да и в мире. Кто был никем, тот станет всем. Естественно, меня хорошо представить женщиной, чуждой сословных предрассудков, чтобы ваши современники меня не упрекали в снобизме и элитизме. Но вы не представляете, что для меня такая связь значила -- изваляться в грязи! Я слышала, такое происходило в мое время с особами распущенными до крайности, похотливыми и отчаянными. Благопристойная светская дама, тем более, замужняя, до такого не могла опуститься. Я просто не воспринимала слуг отдельно за людей. Не то, что мой муж -- или мой брат... Как-то я застала Бонси с одной кухонной девушкой, но меня это не оскорбило -- тем легче мне, ночью я могу вдоволь выспаться, а после обеда -- наконец-то дочитать роман. Ревновать и скандалить я не собиралась, хоть девка была весьма молода, смазлива и обладала богатыми формами, коих я была, увы, лишена. Я догадывалась, что у мужа я не единственная. И мои соперницы -- не только какие-то чухонки-кухарки, но и даже принцессы. Тем были оправданнее мои измены. Но не с низкорожденными! Это дело моей чести. И чести моего мужа (вы же пишете, что я допускала этого вонючего лакея на мое супружеское ложе!).

Моя умная и злонамеренная подруга, о которой я писала выше, довольно рано мне показала, как рассчитывать дни месяца так, чтобы связи с другими мужчинами были безопасны, а дети бы точно рождались от мужа. Этим я и пользовалась вовсю. Поэтому любые слухи о том, что мои дети -- не дети моего мужа - безосновательны -- не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы производить простые арифметические действия.

Первая моя дочь, любимая всеми Мари-Мадлен, названная так в честь императрицы и одной святой из рода Ливенов (еще из тех пор, пока мы, остзейцы, были католиками), родилась в 1804-м году. Я перенесла беременность и роды легче, чем ожидалось.

У меня родилось за 5 лет 3 детей и дважды случались выкидыши. Мари умерла от крупа в полтора года. Сейчас от этой болезни делают прививки, как от оспы (оказывается, круп тоже заразен, и вовсе не сыростью вызывается). Она бы выжила. И мои младшие дети бы выжили -- даже при всех осложнениях. Это было настолько сильное горе, что я просто запретила о нем думать. Я не была на похоронах своей малютки. Я избавилась от всех воспоминаний о ней. Сколько я сожалею, что Мари не выросла! И что Бог не дал нам еще дочерей -- как леди Макбет, я могла "создавать одних мужчин".

Дочь всегда ближе к матери. Сыновья -- по крайней мере, в наше время -- в семилетнем возрасте начинали готовиться к мужскому поприщу. Их отдавали гувернерам, потом в закрытые школы. Мать могла лишь издалека, с нежностью следить за их успехами. Сейчас дети намного ближе к матерям. Не зазорным считается и самостоятельно кормить грудью. Я читала Руссо и порывалась кормить старшего сына сама. Но мне запретили -- считалось, что на такой подвиг способны лишь крестьянки, а не аристократки. Пришлось перевязываться.

Что касается моего ума...

После Тильзитского мира, который я возненавидела, муж запутался в одной светской интриге. Хотел уехать в отставку, за границу. Я убедила его перейти по дипломатическому ведомству. Он не верил в свои дипломатические таланты, но я обещалась ему помочь.

Сначала был Берлин. Моего мужа направили туда не столько послом, сколько военным представителем. Он убедил многих прусских офицеров перейти на русскую службу. Завоеванная Бонапартом Пруссия была союзником Франции поневоле. Королева Луиза не смирилась с этим. И, пока она была жива (а у Бонси были с ней нежные отношения, он сам признавался; это его признание дало мне карт-бланш на измены ему впоследствии; такая соперница, впрочем, делает большую честь любой женщине, это был идеал красоты, добродетели и любви к отчизне), мы верили, что сможем перетянуть Пруссию на свою сторону окончательно. Она, к сожалению, неожиданно скончалась в цвете лет. Но король, во-первых, был куда менее решителен и подвержен мнению советников, которые настраивали его против русских, во-вторых, ему доброхоты, видно, донесли о том, что посланник России пользовался особой милостью его жены, пока та была жива. Дошло до отзыва. Я не жалею об этом -- в Берлине было адски скучно, мы жили не в доме, а в каком-то скворечнике, я постоянно болела -- опять-таки, больше от скуки, да и прошлые беременности с родами дали о себе знать, у меня начались обильные ежемесячные кровотечения, из-за которых я неделями лежала в постели, получила анемию, и боялась, что разделю участь своей несчастной матери. Мы ездили с детьми к морю, в деревню, это скрашивало наш досуг. Муж делал политику и войну в Берлине. Из-за моих болезней я больше с ним не делила постель (врачи твердили, что очередные роды меня убьют), но и любовников мне брать не хотелось. Общая апатия овладела мною.

Мы вернулись в Россию в разгар войны. Мой муж вернулся на стезю войны, надеялся на то, что ему дадут парочку дивизий и отправят на передовую, но, к счастью, он пока выполнял только поручения императора, без участия в боевых действиях.

Могу еще добавить, что в то блестящее время, предшествующее войне, и муж, и мой любимый брат никогда не бывали дома. Я страшилась за их жизни, но надеялась на победу. При Аустерлице погибло много блестящей молодежи, и я боялась остаться вдовой во цвете лет. Потом приняла эту вероятную участь как данность. Уже деловито распланировала, что и как буду делать после того, когда мне пришлют роковую весть. Я знала, что бедствовать не буду -- даже с тремя детьми на руках. Куда больше меня страшило, что погибнет брат. Он был часть меня. Мой двойник. Мы даже чувствовали друг друга на расстоянии. Но Алекс был заговоренный. Он родился "в рубашке" - и старая примета сбылась. Но в 1812-м году я очень не хотела, чтобы мой муж возобновил действительную и ушел с дивизией на войну. Каждый раз, когда он уезжал в действующую армию, я молилась за его жизнь. Чего никогда не делала. Наверное, тогда в воздухе витала атмосфера катастрофы. Боялись, что Наполеон возьмет Петербург. Я не знала, куда бежать. Если Бонси рядом, он что-то придумает. Выручит нас всех. Защитит.

...Наверное, поэтому я так долго не решалась оставить его. Мой муж, при всех его недостатках, был надежен и храбр, за ним -- как за каменной стеной. Он избавил меня от многих проблем. Я чувствовала, пока он рядом -- мы с детьми защищены. Если он отъедет -- может случиться всякое. Я не могла уехать в деревню -- враг подступал к Остзейскому краю. Армия отступила до Москвы. И тогда пришла весть -- его назначают посланником в Британию. Эта милость -- как гром среди ясного неба. Неожиданное счастье. Почему именно он?