– Так сарацин давеча сказал... Их тут много...

– Ты и ему в ухо, для порядку?..

– Не без этого... Говори теперь, что о богатыре слыхал?

– Что слыхал, что слыхал... Я тот самый богатырь и есть.

– Да ну?
– Иванище сунул в рот скорлупу.

– Вот тебе и ну... Недаром говорят: на ловца и зверь бежит. Чего хотел-то?

– Подумалось мне, негоже в стороне оставаться... Дай, думаю, подсоблю, чем смогу...

– Чего ж грекам не подсобил?

– Ну ты сказанул, грекам!.. Они мне не земляки даже... Так и войско сарацинское больно уж большое было...

– Чем же ты мне подсобить собрался? Упредил - и на том поклон.

– Про то не придумал...

– Ну так давай вместе.

Присоседился Илья рядом с Иванищем на камешек, и стали они вместе думать да гадать, как из беды достойным образом выбраться. Только раздумывать особо не над чем. Илья князю обещался посольство в целости и сохранности доставить, значит, так тому и быть. Иванище - самому себе слово ненарушимое дал, не оставить земляка без помощи. Вот и выходит, что какую хитрость ни задумай, а встает она поперек слов даденных. Ничего толком не придумали. Понадеялись на авось да кривая вывезет. Договорились, что Илья на корабль возвернется, а Иванище берегом в Костянтин-град побредет. Это еще неизвестно, кто там раньше окажется, заверил он Илью. Дал напоследок одежку свою, из смены, чтоб тому не богатырем маячить, а скрыться до поры, до времени, от соглядатаев. Тем Илью удивил, что в суму свою, локоть на локоть размером, ручищу аж по плечо запихнул. Разъяснил, у каких ворот околачиваться будет, в ожидании, и побрел себе.

Пока суд да дело, Илья по городу бродит. Накинул на себя одежку, Иванищем данную, в таком виде и бродит. Чтоб не опознали в нем до поры, до времени богатыря. А еще лучше, чтоб совсем не признали...

Нет таких городов у нас, и неизвестно еще, будут ли когда. Все-то здесь каменное, даже мельницы. Другой бы в толк не взял - отчего?
– а Илья сразу смекнул. Леса у них нету. Вот у нас: где б не приткнуться, а выйдешь за околицу - тут тебе и лес на тыщи верст. А у них - камень. Вот и строят из того, чем богаты. Не дома - дворцы, как у князя киевского. Стены, что город окружают, такие - вверх глянешь, шапка свалится. Мало того, что кольцом обхватили, так и внутри их еще понаделали, не пройти. Башен - ежели всех людей в их деревеньке собрать, да пальцы на руках перечесть - вот столько, а то и больше. В каждой - ворота. Улучил Илья время, когда стража отвернулась, попробовал стукнуть - руку отшиб. Крепкие, на совесть сделаны. Над какими-то воротами - это ему Веденя наплел - знак должен иметься, круглый. Когда-то, в незапамятные времена, кто-то из предков нынешнего князя киевского, осерчал за что-то на греков, и решил их проучить. Побил немножко, на щит взял, а чтобы впредь неповадно было, этот самый щит над какими-то воротами и приколотил. Да как же это ему удалось?
– Илья спрашивает, а сам прикидывает. Знает, сколько дружины у князя. Тут таких дружин, чтобы город взять, ого-го сколько надобно. Оно, конечно, в стародавние времена богатыри были - не чета нонешним, а все одно непонятно. А так и удалось, - это Веденя ему отвечает.
– Князь тот корабли свои из моря достал, и посуху на город двинулся, паруса расправил. Увидели это греки, перепугались, сами ворота растворили, подумали - колдовство какое. Хотел было Илья за такое объяснение толмачу леща отвесить, а потом вздохнул, и решил больше его ни о чем не спрашивать. Корабли - и посуху... Надо ж такое удумать... Это еще похлеще, чем прежние его враки. Тут люди каменные в разных местах поставлены, непонятно зачем. Стоит себе столб, а на столбе - человек каменный. Там - одетый, а тут - в чем мать родила. Это, - Веденя ему рассказывал, - они так героев своих и знатных людей для памяти сохраняют. Голых - и для памяти? Обычай у них такой. Хорош обычай!.. Бабы, вон, ходят, а ты стой тут, у всех на виду... Нет, нам такой обычай без надобности. Просто удивительно, чем только этот обычай греческий князю угодить мог? Оно, конечно, про князя многое чего рассказывали, но чтобы вот такое, и у нас в Киеве?.. Представил себе Илья, - стоят они вот эдак-то с Добрыней и Алешкой посреди Киева, и как-то неуютно ему стало.

И дом, который им отвели, тоже каменный оказался. А на полу - камнем цветным всякие картинки выложены. Такие, что Илья поначалу ступить боялся, как бы не раздавить кого. Крынки стоят, в рост человеческий. Он внутрь заглянул - пустые. Веденя говорит - для красоты, ан, должно быть, пожадничали. Что эта за красота такая - пустая крынка? Вот с медом - другое дело.

В общем, столько чудесного в городе оказалось, глаза разбегаются. Вот и ходит Илья, посматривает, но так, чтобы от дома далеко не уходить; не ровен час заблудишься, а спросить не у кого. Одни греки кругом. Ну, с иных земель тут тоже предостаточно, однако ж все по-своему лопочут, и нашего языка не ведают.

Ходит же потому, что этот самый ихний князь, он тут по-другому называется, а по сути - одно с нашим, сразу никого к себе не допускает. Дожидаться требует. Как надумает повидаться - весточку пришлет. Пока не прислал.

И еще - сарацинов этих самых, тут не особо много. Он думал, они на степняков похожи будут, ан нет, больше на греков смахивают, чем на степняков. Оружием на степняков смахивают, а обликом - грекам ближе.

Насмотрелся Илья, на всю оставшуюся жизнь. Домой хочется. Надоело посреди камня пылью дышать. Он слово свое исполнил - доставил, а насчет обратного пути уговору не было. Да и не сказались ему, надолго ли посольство прибыло. Веденя что-то толковал, книги какие-то князю киевскому понадобились, мудрецы местные, чтоб обычаям обучать, только все это Илье не по сердцу. Князь, он что хочет, то пусть и делает, а других не неволит. Как-нибудь без этих мудрецов обойдемся. Жили по старинке, и еще сколько проживем. Своей головой. Эти, вон, хоть и мудрые, а под сарацинами ходят. Мы же, хоть и лаптем щи хлебаем, ан никого над собою не имеем, окромя неба синего.

Совсем уж было собрался Илья домой проситься, с каким кораблем попутным, как смилостивился Василий-князь. Призвал к себе посольство киевское, беседовал с ними об чем-то, а вечером на пир позвал, в знак особого расположения. Со строгим наказом - чтоб все явились, как есть, сколько ни прибыло.

Ну, на пир - отчего ж хозяев не уважить. Одно плохо - снедь ихняя в горло нейдет. Они ведь что поймают, то и на стол. Таких страшилищ из моря достают, что своими бы глазами не увидел - не поверил бы. А они едят, да нахваливают. И медов у них нету, и пива. Пьют что-то такое, от чего облик кривится, до того кислое. Ладно, потерпеть - и домой.

...Илья, как кто в ухо нашептал, опять поверх доспеха богатырского платье каличье набросил. Сел себе скромненько за стол рядом с мастерами корабельными, с корабельщиками, с обслугой. То насторожило, что как вошли в залу пиршественную, двери позади них на засовы заперли. Пока шли - воев многих видел; оно, конечно, царский дворец, а все ж таки многовато. И в самой зале - возле каждой колонны понатыкано. Зачем столько, коли никто в дворец царский никто с оружием сунуться не смеет? Странновато у них как-то гостей встречают.

На троне царском сарацин сидит. Не сарацин - сарацинище. Тот самый вроде, про которого Веденя как-то сказывал: "он ростом в сажень греческую, а в ширину - в две сажени греческих, головище у него - с пивной котел, а глаза - что чаши пивные, а нос на роже - с локоть длиною". Приврал толмач, как обычно, но в том прав, что сразу видно - богатырь, хоть и сарацинский. А вот по ухваткам - о вежестве и не слыхивал. Василий-князь ниже его приспособился, тоже на троне, но маленьком, так он ему едва ножищами в спину не пихает. Хозяином расположился. Возле него посуда сплошь золото, а камни в ней самоцветные - иные аж с яйцо голубиное. Позади него заморыш какой-то пристроился, из греков, толмач, как Илья потом догадался.