Брат Алексис, стойко «державшийся в стременах», ответил на движения моего ходившего ходуном зада столь мощными толчками и прыжками, что в любых других обстоятельствах я испугалась бы, как бы на нас не обрушился потолок или как бы пол не провалился под нами, но в те мгновения неведомое прежде наслаждение сделало меня абсолютно бесстрашной. Да даже если бы дом горел ярким пламенем, я бы и тогда не испытывала ни малейшей тревоги! Да, правду говорят, что бывают мгновения, когда женщины становятся на диво отважными! Нет, я не припомню, чтобы когда-нибудь еще в своей жизни я была столь игривой, столь шаловливой, озорной, свободной, изобретательной и требовательной по части любовных утех, как в тот раз! Потребовался такой знаток, такой мастер своего дела, как брат Алексис, чтобы пробудить мою истинную чувственность и заставить одновременно и дарить и получать наслаждение. Я была словно одержимая! Да, можете мне поверить, в меня тогда какой-то бес вселился! Я скрестила ноги у него под коленями и столь сильно стиснула его бедра руками, что меня, наверное, скорее можно было разрезать на куски, чем заставить выпустить добычу! Ему и только ему принадлежит слава человека, сумевшего покорить меня! Вы можете удивляться сколь угодно, но скажу без всякого преувеличения: сей скромный служитель трижды, не переводя дыхания, доставил мне удовольствие вкушать радости райских садов Магомета [31] . Пусть вам сей подвиг и покажется почти невероятным, узнайте же, гордецы-миряне, что вам следует умерить свою спесь и смирить гордыню перед смиренными священнослужителями, а также признать перед лицом подобных проявлений мужской силы свою несостоятельность и неспособность тягаться в данном вопросе с носителями клобуков и ряс.

После такого испытания брат Алексис проникся ко мне большим уважением за проявленные мной таланты и предрек мне блестящее будущее.

— Я мог бы легко найти вам человека, к коему вы могли бы поступить на содержание, — сказал он, — но подобное положение не слишком привлекательно, ибо не дает ни солидного дохода, ни уверенности в завтрашнем дне, ибо богачи столь ветрены, столь непостоянны! Нет, в положении содержанки мало привлекательного, поверьте, уж я-то знаю! А у вас такое личико, такая фигурка и такие ножки, что вам не должно прозябать в безвестности! Итак, по здравому разумению, если взвесить все как следует, напрашивается сам собой единственный вывод: Опера — вот ваш истинный удел! Ручаюсь, вы там будете иметь бешеный успех! Я сам возьмусь за дело, чтобы вас туда поскорее пристроить. Вопрос состоит лишь в том, к чему вы больше испытываете склонность и по какой части у вас больше данных: по части пения или танца.

— Мне кажется, — робко вставила я, — что я больше преуспею в танце.

— Мне тоже так кажется, — промолвил он, откидывая юбку и обнажая мне ногу выше колена, — вот ножка, самой Фортуной предназначенная для подобных упражнений, и, клянусь честью, на нее будет направлено множество лорнетов из партера, амфитеатра и лож!

Как я и предвидела, знакомство с братом Алексисом оказалось очень ценным. Он не ограничился неопределенными обещаниями, а тотчас же написал мне рекомендательное письмо к господину де Гр., бывшему, как говорится, арендатором прелестей девиц из Оперы. Наутро мадам Тома дала мне напрокат платье поприличнее из числа имевшихся у нее в запасе, я приоделась как сумела, нащипала щеки, чтобы не казаться уж очень бледной после вчерашнего разгула и около полудня отправилась со своим драгоценным посланием к сему могущественному человеку.

Я увидела перед собой высокого сухопарого мужчину, какого-то выцветшего, увядшего, словно побитого молью, флегматичного и столь холодного, столь с виду недоступного и высокомерного, что у меня душа ушла в пятки. Он был в домашнем халате с разлетающимися полами и… без штанов. В комнате ощущался легкий сквознячок, и шалун-ветерок, именуемый Зефиром, поигрывая подолом его рубашки, время от времени приоткрывал тощие, синеватые ляжки и бедра, между коими печально болтались жалкие остатки его мужественности. Но сей господин даже не сделал попытки запахнуть полы халата, видимо, не счел это нужным. Он пригласил меня в комнату и углубился в чтение рекомендательного письма.

По мере того как он читал послание брата Алексиса, он все чаще и чаще окидывал меня все более и более оживлявшимся взором. Под конец я обнаружила, что морщины на его высокомерном лице почти разгладились, из чего я сделала заключение, что дела мои совсем не так уж плохи, как мне показалось поначалу, и я нисколько не ошиблась. Да, то было доброе предзнаменование!

Господин де Гр. усадил меня подле себя и сказал, что такая красивая и столь великолепно сложенная особа, как я, не нуждается ни в чьих рекомендациях и что я была бы принята в Оперу, явись я туда самостоятельно, но он почтет за честь и великую радость составить мне протекцию и оказать тем самым большую услугу публике, подарив ей такую блестящую молодую особу. В то время как господин де Гр. декламировал мне все эти комплименты, он тщательно исследовал все мои прелести, причем предавался этому процессу с такой серьезностью, словно составлял подробнейшую опись. Демон разврата постепенно пробуждал этого старого распутника от спячки, и в конце концов он распалился настолько, что взял и сунул мне в руки свои отвратительные реликвии, более походившие на мощи, чем на часть тела живого человека. Вот тут-то мне и пришлось вспомнить все познания, почерпнутые мной в заведении мадам Флоранс, чтобы заставить ожить и восстать эту бесформенную массу и вывести из состояния крайней подавленности, в каком она пребывала, очевидно, уже давно, ибо сначала сей орган оставался совершенно бесчувственным к моим действиям. Я уже начала было отчаиваться, но мне пришла в голову игривая мысль — в качестве последнего средства пощекотать ему промежности и зад. О, чудо! Заснувшее, казалось, вечным сном орудие вдруг вышло из летаргического сна и предстало передо мной в совершенно новом облике. Я воспользовалась счастливым мигом удачи и, чтобы достойно увенчать мои труды, принялась столь уверенно и быстро действовать обеими руками, что чудовище, находившееся во власти давно забытых дивных ощущений, совершенно покоренное, извергло мощный поток слез радости и благодарности.

Мои старания не пропали зря! Господин де Гр., очарованный моими прекрасными манерами и выдающимися талантами, поспешно оделся и тотчас же повел меня к господину Тюре, исполнявшему в то время обязанности директора Оперы. Мне очень повезло и здесь, ибо месье Тюре нашел, что я вполне в его вкусе, и без колебаний допустил меня в веселый круг живых, резвых и проказливых девиц Королевской Академии музыки, как еще именовали Оперу. Он даже был столь любезен, что пригласил нас остаться у него отобедать.

Так как я не люблю однообразия в описываемых сценах, то не стану ничего рассказывать о том, что произошло между мной и господином Тюре в тот же вечер. Достаточно будет сказать, что сей славный человек оказался столь же похотлив, как и господин де Гр., и оснащен подобными же мощами. Я вернулась под крышу мадам Тома, сгорая от нетерпения поведать ей, какой эффект возымело рекомендательное письмо брата Алексиса. Мы проговорили до рассвета о моих будущих успехах, а после полудня я вновь вступила во владение своими прежними апартаментами, справедливо рассудив, что в моем нынешнем положении мне нечего опасаться преследований со стороны полиции, ведь, как известно, актрисы королевских театров — Оперы, «Комеди Франсез» и «Опера-Комик» — имели особый привилегированный статус, каковой позволял даже особе, не достигшей совершеннолетия, ускользнуть от родительской опеки, а также ставил их практически вне власти полиции.

Итак, началась моя жизнь служительницы подмостков. Кроме обычных уроков танцев, проводившихся в огромном здании склада, где хранились костюмы и декорации, уроков для актрис, еще не зачисленных в штат, каковых я никогда не пропускала и где занималась весьма усердно, мне, заметив во мне проблески таланта, давал еще и частные уроки знаменитый танцовщик Мальтер, по прозвищу Дьявол, исполнявший обычно в балетах партии дьяволов, демонов и злых духов. Я делала стремительные успехи и уже через три месяца занятий была с состоянии вполне удовлетворительно держаться на ногах в любом балете.