“Сборник военных рассказе в” я не прочитал, а проглотил. Правда, что зато я три ночи сряду ложился очень поздно. Нечего и говорить, до какой степени в них много самого жгучего, но зато и болезненно -действующего на душу и сердце интереса. Когда читаешь про столько вынесенных мук и когда вспомнишь, какие ничтожные результаты достигнуты ценою их, делается грустно, обидно и больно. Мало того, война эта теперь кажется какой-то донкихотскою нелепостью, ибо что бы ни говорили патриотические и шовинистские газеты, а главный результат все-таки не достигнут, ибо Болгария все-таки не вполне свободна. Вы и я были счастливы в том отношении, что никого не потеряли на войне из близких. Но я часто думаю: а что если бы брат Анатолий был не товарищем прокурора, а штабс-капитаном какого-нибудь армейского полка и был бы на войне убит и, вдобавок, изрезан в куски башибузуками? Как бы я тогда рассуждал о целесообразности войны, последним результатом которой-унижение России, падение ее кредита и кичливое торжество Биконсфильда? Нет, война-ужасное дело!

Я сегодня начал отдыхать. Два действия оперы кончены. Вчера вечером я сыграл все второе действие сполна и имел нескромность восхищаться произведением своей музы. Это, разумеется, еще ничего не доказывает. Кто знает, может быть, это самое второе действие через два-три года будет вызывать на мои щеки краску стыда! Со мной это бывало! Но как бы то ни было, а я остался собой очень доволен, но, как это всегда бывает со мной, стал думать о том, сколько еще предстоит труда, сколько хлопот и стараний, чтобы добиться постановки (опера, не поставленная на сцене, не имеет никакого смысла), сколько мук и разочарований на репетициях от неимения подходящих артистов, упорной тупости дирекции театров и т. д. и т. д. Вследствие всех этих страхов и беспокойств сильнейшим образом расстроил себе нервы и провел плохую ночь . Сегодня утром проиграл вполне первое действие и тоже остался доволен, но так как утро меньше ночи имеет свойство внушать грустные мысли, то расположение духа самое приятное, и большая охота ревностно продолжать начатое.

Завтра я хочу подготовить себе материал, т. е. написать текст первой сцены третьего акта (капитальной по своему значению), в среду уехать в Женеву, быть там в концерте (мне говорили, что симфонические концерты бывают по средам), в четверг вернуться и снова приняться за работу.

Мне будет очень приятно, милый друг, если Вы напишете мне, когда думаете выехать из Вены. Вероятно, и я соберусь в Париж в одно время с Вами.

Вероятно, из Женевы я напишу Вам.

Будьте здоровы, мой милый, добрый друг.

Ваш П. Чайковский.

Милочке передайте, пожалуйста, приветствие. Что делает Пахульский?

Вена,

17 января 1879 г.

Вчера получила Ваше. письмо, дорогой друг мой, в котором Вы спрашиваете меня, не имею ли я из Москвы известий о “Евгении Онегине”- то из Москвы я не имею никаких, а вчера прочла в фельетоне “Голоса”, что он совсем не шел, и объясняются причины этому; то я и спешу послать Вам этот фельетон, милый друг мой,-быть может, Вы еще его не читали. Вы увидите в нем заступничество за Н. Г. Рубинштейна, и меня очень радует, когда я слышу голоса за него....

Вы спрашиваете, милый друг мой, Юлею ли надписываются посылки к Вам,-то вы совершенно угадали, что это ее рука. У нее очень дурной почерк, и мой покойный муж всегда бывал в отчаянии, что она так дурно пишет, и хотел, чтобы она брала уроки чистописания, но она так мало придает значения всякой внешности, что отпросилась от этого обучения. Я передала ей Ваше поручение, она посылает Вам поклон и говорит, что ей очень приятно сделать для Вас хотя самую маленькую услугу. Скажу Вам при этом, милый друг мой, что изо всего моего семейства она одна знает о моей переписке с Вами и моей горячей дружбе и уважении к Вам и вполне сочувствует им. другие же все знают меня только как страстную поклонницу Вашего таланта....

А каков молодец Ваш Алексей-по-французски учится! Какая любознательность, и желание образования. В добрый час, это очень приятно видеть. Моя прислуга не так прогрессивна. Иван Васильев очень любит читать газеты, но русские, и другим языкам не чувствует желания поучиться; горничные, те совсем отсталые; француз, ну, этот по-итальянски научился скоро, а немецкий не идет. Я, вероятно, возьму здесь еще одного лакея, венгерца, который уже служил у меня в прошлом году. Я также взяла его из Вены, но не поладил с одним из людей и ушел, а теперь просит, чтобы я его опять взяла; он порядочный человек. Простите, милый друг мой, что я надоедаю Вам такими неинтересными для Вас предметами, как мои хозяйственные дела, а мне приятно говорить с Вами обо всем а livre ouvert [откровенно].

До свидания, дорогой мой, милый. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк

Р. S. Милочка поручила мне передать Вам, qu'elle Vous cnvoie un bon baiser [что она посылает Вам нежный поцелуй].

Clarens,

Дорогой друг мой!

18/30 января 1879 г.

Вчера перед самым отъездом в Женеву получил письмо Ваше. Как мне благодарить Вас за вечные заботы обо мне? Я несказанно радуюсь нотам, посылаемым Вами мне, ибо они попали как раз в то время, когда мне захотелось, чтобы отвлечься от собственной музыки, поиграть что-нибудь интересное и новое. Одно только досадно, что нет никого, с кем бы можно было поиграть в четыре руки. Придется читать глазами симфонию Гольдмарка и увертюру Свендсена. Как я завидовал Вам, читая про Ваши музыкальные впечатления от квартета Беккера и оркестра Рихтера. Последний есть именно тот, который два года назад исполнял мою увертюру “Ромео и Юлия” и был за эту смелость наказан, ибо увертюра была дружно ошикана. В прошлом году этот же Рихтер хотел играть мою третью симфонию и на репетиции пробовал ее, но члены филармонического общества протестовали. Почему? Не знаю. Как бы то ни было, но в душе моей я питаю невыразимую благодарность к граждански мужественному капельмейстеру, пытавшемуся бороться с предубеждением Европы против всего идущего из ненавистной России.

Поездка моя в Женеву не доставила мне ни малейшего удовольствия. Концерт, на котором я присутствовал, мало интересный по программе (симфония Шпора, танцы из оперы Спонтинии “Эврианта”), произвел на меня, по исполнению и по всей обстановке, впечатление чего-то очень комического. Особенно смешон был капельмейстер, приходивший в такой азарт, что местами с телом его делались какие-то конвульсии. Самый оркестр очень плох. Вообще, насколько я люблю берег Женевского озера, начиная от Веве и кончая Вильневом, настолько мало мне симпатична хорошенькая, но наводящая уныние Женева. В отеле, где я остановился, со мной поступили по-разбойнически, т. е. с горя, что в этот сезон у них мало постояльцев, они набросились на меня с усердием, достойным лучшей цели. Цены непомерные. Я вернулся сюда с новым наплывом любви и привязанности к вилле Ришелье, где мне так хорошо и где между тем так дешево. Я не могу достаточно нахвалиться деликатностью, добросовестностью моей милой хозяйки.