Мое здоровье сегодня недурно, только я жмусь от холода ужасно. У меня в комнате десять градусов,-это немножко мало.

Вчера я получила письмо от Colonn'a в ответ на мое, в котором я его благодарила за уведомление о решении комитета, выражала сожаление, что я не могу присутствовать при исполнении симфонии, просила его уведомить меня телеграммою в Москву, как примет публика симфонию, и выражала уверенность, что она будет исполнена вполне хорошо (que l'execution sera parfaite), и вот выписываю Вам его точные слова в ответ на эту уверенность:

“Soyez assuree, que j'apporterai a l'execution de notre symphonie tous les soins qu'elle merite et que je serais doublement hereux de pouvoir etre agr'able a la fois a vous, Madame, qui encouragez si noblement les arts et au Maitre qui porte si haut le drapeau musical de la Russie” [“Будьте уверены, что я приложу к исполнению нашей симфонии все старания, которые она заслуживает, и что я буду вдвойне счастлив угодить сразу и вам, милостивая государыня,-кто так бескорыстно поощряет исскуство,-и композитору, который так высоко держит в России музыкальное знамя”.].

Не правда ли, что это очень мило? Вообще его письмо написано весьма мило и изобличает в нем очень порядочного человека. Я очень рада, что V такого человека в руках находится наша симфония. А Вы заметили, друг мой, что он также говорит “notre symphonie”? [“наша симфония”]

Как мне досадно, боже мой, как досадно, что я не могу быть при ее исполнении. Один раз только услышать такую вещь и больше, вероятно, никогда, а теперь, когда я ее хорошо изучила, мне еще интереснее слышать на оркестре. Бедный я человек, никогда не могу делать того, что бы хотелось...

Дорогой мой, Вы мне ничего не написали, будет ли у нас война с Пруссиею, а меня это очень беспокоит.

Как я боюсь предстоящего мне переезда в Россию. Я уже столько времени не бываю на воздухе и вдруг сделать такой огромный переезд.

До свидания, мой милый, бесценный друг. Горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Париж,

21 ноября/3 декабря 1879 г.

Сегодня Алеша по случаю праздника был у обедни и, воз-вратясь, сообщил мне, что там был вел. кн. Николай Николаевич в мундире и весь состав посольства в полной форме. Я не знал, чем это объяснить, пока за завтраком в ресторане мне не попалась газета “Gaulоis”, в коей я прочел известие о том, что в Москве было покушение на жизнь государя. В газете “Globe” я даже прочел подробности, а именно, что будто бы под рельсы была подложена адская машина, которая в момент подхода поезда лопнула, но государь остался невредим. Сейчас я купил газету “Temps”, в коей Вы прочтете еще новые подробности, если только все это Вам уже не известно.

Я не думаю, милый друг, чтобы нам угрожала в близком будущем война с Пруссией. Война эта неминуема, но, пока живы оба императора, она невозможна. До войны ли теперь, когда такие ужасы творятся у нас, в сердце России? Газета “Temps” справедливо замечает, что обращение государя к родителям, которое он сделал в своей речи, не есть средство искоренить зло, подтачивающее силы России. Мне кажется, что государь поступил бы хорошо, если б собрал выборных со всей России и вместе с представителями своего народа обсудил меры к пресечению этих ужасных проявлений самого бессмысленного революционерства. До тех пор, пока нас всех, т. е. русских граждан, не призовут к участию в управлении, нечего надеяться на лучшую будущность.

Я подверг сонату Вл[адислава] Альб[ертовича] очень обстоятельной критике. Она задумана талантливо, в ней мысли серьезнее, чем в прежних работах, но ему нужно много работать, чтобы освоиться с формой. Пусть как можно больше пишет и как можно больше предает свои опыты критическому разбору музыкантов. Где бы я ни был, он всегда может, не дожидаясь личного свидания, переслать мне для просмотра свои работы, а я буду рад своей опытностью помогать ему в достижении цели. Особенно мне понравилось Andante; в нем есть поэтические вспышки и красивость. Если поработает над Скерцо, то и оно может быть миленькой вещью.

Благодарю Вас, дорогой друг, за сообщение письма Соlonn'a. Оно прелестно.

Будьте здоровы!

Ваш П. Чайковский.

Париж.

1879 г. ноября 22-23. Париж.

22 ноября.

Какова погода, милый друг! В самом деле, в эту поездку Бас преследуют неудачи, но нет худа без добра. Не правда ли, что, если Вы отправитесь за границу в будущем году, Вы прямехонько проедете в Италию и, заняв какую-нибудь прелестную виллу около Флоренции или Неаполя, проживете покойно там большую часть зимы, а в Париж уж отправитесь не ранее весны.

Я очень доволен, что получил сейчас письмо от Анатолия. Он, бедный, все жалуется на свою службу. И в самом деле, с его. крайне раздраженной нервной системой, куда как не весело присутствовать, например, как это случилось на днях, на освидетельствовании тридцати двух сумасшедших! Он пишет, что дней пять после того был под тяжелым впечатлением. От Модеста ничего не получаю. По моему расчету, он должен быть теперь в Риме.

Финал моего концерта подвигается, но очень туго. Но я не хочу делать над собой усилий и терпеливо жду, чтобы расположение к работе пришло само собой. Знаете, милый друг, что я очень неохотно еду в Рим. Последний раз, что я там был (это было в ноябре 1877 г.), мне было там очень скверно; я чувствовал себя совершенно разбитым нравственно и физически, и, может быть, от этого тогда Рим, несмотря на все свои сокровища, показался мне мрачным и тоскливым . Но что делать? Я думаю, что во всяком случае мне придется съездить туда. Дело в том, что если я начну письменно обсуждать с Модестом вопрос об изменении нашего плана переселиться в Рим, то пройдет очень много времени. Я полагаю, что умнее всего будет ехать в Рим и, осмотревшись и обсудивши этот вопрос, ехать дальше, в Неаполь, или же отправиться по направлению к Ницце. Думаю, что вскоре после Вашего отъезда уеду.